Евгений Гришковец - Узелки

Помню, как папа однажды раздражённо сказал, когда я в очередной раз напомнил об обещанной лампе, что эта ерунда, которая мне надоест через день. А я удивился и не поверил. Как можно назвать такую красоту ерундой и как такое может надоесть?.. Больше я никогда и нигде подобную лампу не видел.

Так вот, я очень хорошо понимаю и не удивляюсь тому, что шедевры мировой живописи и зодчества мне не запомнились, а лампа с рыбками вызвала восторг и не забывается. Конечно! Мне же было шесть с половиной лет! Но почему я совершенно не помню посещение крейсера «Аврора»? Мы побывали и на нём тем летом. Есть фотография. А крейсер с пушками, настоящими моряками не мог не заинтересовать мальчика в шесть с половиной лет. И наверняка заинтересовал. Но я не помню этого напрочь. Память сама выбирает, что ей хранить, а что терять без следа.

Поэтому я совсем не помню, в какой географической точке и в каком именно возрасте случилось со мной непостижимого масштаба открытие, после которого жизнь прежней остаться не могла. Это открытие произошло для меня слишком рано, и я сразу не смог его оценить и осмыслить. Но потом оно вспомнилось и ощутилось, осозналось, раскрылось в своём пугающем космическом величии. Осозналось и превратилось в мощный узел, напоминающий о себе, а точнее, постоянно присутствующий и не забываемый ни на миг.

Помню или, в большей степени, знаю, что тогда было лето. Я сидел у догорающего костра. Сидел один. Наверное, был поздний вечер, звёзд в небо высыпало великое множество. Луна была полная или почти полная и очень яркая. На ней хорошо просматривались какие-то рельефы. Мне точно не было холодно или хотя бы прохладно.

Где это было, могу только предполагать, потому что не знаю, в каком это случилось году. Не помню, чтобы рядом была вода, то есть река, озеро или море. Не помню леса. Но деревья точно не мешали смотреть на звёзды и не ограничивали обзор. Небо я мог видеть всё целиком. Строений или палатки не помню. Были они или их не было, не знаю, вспомнить не могу. Помню только догорающий костёр, в котором периодически что-то потрескивало, и вверх взлетало несколько искорок.

То есть помню я небо с яркой луной, звёздами и ещё отчётливо помню странную, тревожную, мешающую легко и безмятежно дышать тоску. А вот причины той тоски не помню.

Сколько именно мне было тогда лет, могу только предположить, хотя вариантов всего два, максимум – три.

Я тот, у костра, уже точно знал из школьной программы устройство планеты Земля. Я к тому моменту жизни уже прошёл обучение в том классе, когда изучают космос, Солнечную систему и строение планет. В моём сознании было отпечатано изображение Земли в разрезе. Картинки на стене кабинета и в учебнике географии с кругом, в котором находились цветные кольца земной коры и огненно-красное ядро в центре стали неотъемлемой частью моих знаний о мироздании и моего мироощущения. То, что звёзды в небе – это бешено-далёкие космические тела, я тоже знал твёрдо. Движущаяся модель планеты Земля с вертящимся вокруг неё маленьким шариком Луны и с лампочкой, исполняющей роль Солнца, врезалась в память, как только я увидел её в действии. Я уже знал, что на Луне бывали не только весьма симпатичные аппараты на колёсиках, но и американские люди. Мне нравились изображения Луны и лунный глобус, коричневатый и весь в круглых кратерах.

А ещё тот я, который сидел у догорающего костра, уже имел наглядное представление о смерти. Страшное, простое и реальное. Оно происходило не от фотографий ушедших из жизни родственников, не от зрелища похоронных процессий и звуков траурных духовых оркестров, от которых хотелось бежать, заткнув уши, или плотнее закрыть окна. Не от того, что я знавал несколько приятелей деда и бабушки, а также некоторых дальних родственников, про которых сказали, что они умерли. Нет.

Когда я был четвероклассником и мне было одиннадцать лет, погиб один ученик школы, в которой я тогда учился. Это была не первая моя школа. Третья по счёту. Мы частенько переезжали, и из-за этого мне приходилось менять школы. Та была плохая. Точнее, мне в ней было плохо. Хуже всего. К счастью, я в ней тоже проучился недолго и заканчивал другую. А в той меня какое-то время травили всем классом, в ней я чувствовал себя совсем никуда не годным и беспомощным, без поддержки и понимания. Район, в котором мы тогда жили, был мрачный – страшная окраина.

Погибший мальчик учился в пятом классе. Я его знал, хоть и не был знаком. Он входил в компанию тех мальчишек, кого следовало опасаться. Вот я его и знал. Шумный, бегающий по коридорам, толкающий всех, кто младше, меньше или девочка. Весть о его смерти ошарашила всю школу. Все притихли, ходили подавленные да только и пересказывали подробности страшной гибели соученика. Откуда-то стали известны все детали случившейся беды. Мои родители тоже их обсуждали. Я это помню.