Евгений Гришковец - Узелки

А я весь тот день промучился душной и тошной тоской. Носы торчащих в серое небо зелёных резиновых сапог не давали никакого покоя. Я впервые увидел, как ужасно, отвратительно выглядит смерть по сравнению с настоящей жизнью. Мёртвый мальчик в школьном дворе – разве такое можно допускать?.. Разве такое можно видеть?.. Как мне хотелось смыть, стереть, уничтожить, убрать без следа из памяти то, что я увидел. Но память так не работает…

То есть, когда я сидел у костра под звёздным небом и яркой луной, у меня уже был опыт встречи со смертью и потрясение, с ней связанное. А осознание неотвратимости смерти и невозможность постичь смерть и небытие случились со мной много раньше, чем я увидел её лик тогда в школьном дворе.

Что ещё точно входило тогда в основу и систему моих представлений об устройстве мира и жизни? Например, я точно знал, что мир населён разными народами и есть великое множество других стран. Знания мои были как сугубо теоретические, так и практические. Ещё до первых уроков географии и до первого занятия английским языком я видел иностранные фильмы, в которых движения губ артистов не совпадали с тем, что с экрана звучало на единственном мне понятном языке. В тех фильмах я видел индейцев, индусов, разных людей с отличающимися от привычных мне, окружающих мою жизнь лицами. Я видел чёрных людей совершенно с другим не только цветом кожи, но и другими волосами, носами, глазами, движениями. Я с самого раннего детства слышал песни на непонятных языках и, не понимая ни слова, улавливал разницу между языками. Звучание каких-то мне нравилось, какие-то другие изобиловали, на мой вкус, неприятными для слуха звуками. Немецкий язык я точно отличал от остальных, он казался грубым и даже страшным. С незапамятного времени я знал, что немцы хотели нас всех погубить и вели с нами страшную войну.

Когда мне было совсем немного лет, родители взяли меня с собой в Среднюю Азию, и там я оказался в совершенно другом мире. В том мире было жарко, царили незнакомые мне запахи, все растения отличались от тех, что я видел и знал прежде. Но главное – там жили другие люди. Они были одеты в длинные халаты и платья, на головах носили красивые узорчатые шапочки, сами были смуглы и говорили высокими голосами непонятные слова. А когда говорили со мной или родителями, я с трудом узнавал мой язык. Там, в том мире, я ел незнакомую мне яркую еду и очень хотел знакомой. Там фруктов было много-много, они даже валялись на земле. Фрукты те сочились сладостью, от них руки становились липкими, и я пугался многочисленных пчёл и ос, которые преследовали меня. Там дети играли в незнакомые игры и свободно плескались в придорожных канавах в тёплой мутной воде.

Наполненный всеми этими знаниями, я сидел у костра совсем один и чувствовал душную тоску. Теперь я не знаю, почему так было. Не помню. Наверное, что-то огорчило меня. Или кто-то огорчил. Возможно, я обиделся, решил побыть один, хоть никогда, особенно в том возрасте, я не любил подолгу оставаться один.

Я смотрел в небо на звёзды и Луну. Ничто меня тогда не отвлекло, никакие мысли о чём-то моём, земном, не озаботили. Я просто был несчастлив и смотрел в небо неотрывным взглядом. Помню, одна звезда привлекла моё особое внимание, выделилась из всех бесчисленных. Она отчётливо мерцала, меняла цвет с общезвёздного холодного на красный. Я долго всматривался в неё и убедился, что мне не показалось. Прежде я за звёздами подобного не замечал. Это было открытие. От него возникло волнение и вопрос: только я один заметил мерцание той звезды или все другие тоже его видят, только им это безразлично?

В какой-то момент я совсем перестал боковым зрением видеть хоть что-то. Только звёзды, Луна и бездонная тёмно-синяя тьма космоса. Я переводил взгляд со звезды на звезду и, казалось, устремлялся к ним каждой в отдельности. Я физически чувствовал, что мой взгляд летит сквозь пространство, летит быстро. Я сильнее напрягал зрение, и взгляд ускорялся до предельной скорости. Но звезда не становилась больше или ближе. Космос осознавался таким бесконечно, непостижимо, непреодолимо огромным, что скорость моего взгляда не имела в нём никакого значения. Я ясно это почувствовал.

Никогда прежде я не видел звёзды, Луну и тьму космоса так, как тогда. Мне уже ведом был страх и холодящий сердце трепет перед космической бесконечностью. Я уже не раз осознавал свою неспособность её постичь… Но прежде я не видел космос так прекрасно и так недосягаемо, как в тот раз. Оторваться от этого зрелища было невозможно.