Анна Шехова - Младшая дочь перевозчика

Пока мы с Джиной идём вдоль берега, я любуюсь тем, как искрятся на солнце розоватые и белые куски мрамора. Иногда я любуюсь Джиной. В те минуты, когда она не злится и не богохульствует. Она очень тоненькая, даже роды не испортили ее талию. У нее идеальная кожа и очень густые каштановые волосы. Она носит кофточки с декольте, короткие шестиклинные юбки, босоножки на каблуках, и её по-прежнему часто принимают за старшеклассницу. Мне нравится Джина. С ней можно говорить о чём угодно. В большинстве случаев она не понимает, о чём я говорю, но всегда реагирует так, как надо. Я понимаю всё, о чем она говорит, но не всегда умею правильно реагировать.

Характер позволяет Джине жить самостоятельно. Но на нашем берегу трудно найти работу. Поэтому пока Джина продает картины, сувениры и обереги в семейной лавочке при таверне. Она объясняет прохожим, каким образом нужно размещать в комнате плетеные вазы, чтобы создать ощущение тепла, и какой оберег лучше повесить в детской, а какой — в гостиной. Посетители, завороженные тайнами ручной выделки и глазами хозяйки, покорно кивают головой и покупают вазы и раскрашенные камни, колокольчики оберегов и глиняные фигурки духов.

Сейчас я вспоминаю о Джине не потому, что мне было легко с ней, а потому, что именно она помогла мне сделать следующий шаг. Это произошло через несколько дней после первого полёта, когда мои руки уже непрерывно болели от неудачных попыток подняться в воздух. Я поехала к Джине и обо всем рассказала ей — про первый восторг, и про невыносимую боль в руках, которая теперь заставляет морщиться при одной мысли о небе.

Джина, как обычно, слушала, не перебивая, а потом сказала:

— Когда рожаешь ребенка — тоже очень больно. Но остановиться ты не можешь.

А потом она спросила:

— Помнишь тот распадок, который мы нашли прошлым летом?

Конечно, я помнила.

По дну распадка бежит небольшая речка. Местами она превращается в ручей, который можно перешагнуть. Но кое-где начинает угрожающе бурлить, подпрыгивая и вспениваясь вокруг крупных валунов. Их гладкие, отполированные бока дразняще поднимаются над водой.

Этот распадок необычный. С одной его стороны поднимается крутой склон, поросший хвойным лесом. Лес здесь растёт плотно, поэтому деревьям негде раскинуть ветви, и они тянутся вверх. Высокие, прямые сосны и длинные, островерхие ели. С другой стороны склон более пологий и светлый, сплошь покрытый березняком. Березы тоже высокие, тонкие и белые. Глядя на них, я впервые поняла, почему это дерево сравнивают со свечой. Без зеленой или снежной кроны, весной и осенью, они действительно напоминают нежные восковые свечки, такие, которые я видела в поселковом храме, когда мы жили на другом берегу.

Вдоль речки тропинка едва заметна. В начале пути, до ближайших зарослей красной смородины, утоптанную стежку ещё можно различить. Дальше она сливается с травой, и чтобы её обнаружить, приходиться раздвигать руками заросли травы и кустов — такие густые, что очень трудно при движении не сломать хрупкие ветки.

Каждый участок распадка примечателен чем-то своим. Сначала идут заросли красной смородины, усыпанные красными бусинами. Ягоды здесь есть всегда, сколько бы их не рвали. Дальше на долгие минуты ходьбы идёт шиповник. С ним соседствует жимолость и синие крохотные колокольчики. Спустя небольшое расстояние — такое, на котором ноги еще не устают, — распадок временно расширяется. Здесь поляна принадлежит неправдоподобно яркой, царственно-оранжевой пижме. Ее золотистое великолепие обрамляют гладкие широкие листья бадана на склонах. Дальше тропинка начинает подъем, скользя мимо кустов боярышника. И чем дальше идёшь, тем труднее повернуть назад.

Когда я впервые поднялась на перевал, мои ноги подкосились от боли. Я упала на мягкую, дышащую теплом землю, и лежала, вдыхая запах хвои и наблюдая, как по моим рукам начинают суетливо бегать муравьи. Затем я дольше часа сидела, прислонившись спиной к стволу старой, морщинистой, изогнутой берёзы. Тогда я впервые поняла, что рано или поздно смогу вынести любую боль тела ради того, чтобы подняться ещё выше. Потому что, чем дальше заходишь, тем чаще перехватывает дыхание от восторга. Чем больше ты видишь в дороге, тем труднее оборвать её на середине.

Когда дождь идёт дольше, чем один день, первый участок лесной дороги становится непроходимым. По двум глубоким колеям, выбитым еще в то время, когда здесь ездили лесовозы, бегут ручьи. Глинистый грунт превращается в жидкое тёмное месиво. Полоса травы посредине дороги надежна только для взгляда: стоит на неё шагнуть, и ты погружаешься по щиколотку в воду.