Дарья Сойфер - Диагноз - любовь

Да, он определенно рискнет. Пойдет ва-банк. Даже если она никогда об этом не узнает.

Паша был рад присутствию Поспелова. Нет, больше никаких знакомых на столе. Этических дилемм, мучительного выбора, волнений… На фиг всё. Нервы дороже. Но в этот раз он все же остался собой доволен.

Под мирную дискуссию Поспелова с Фейгиным о даче и рассаде, он сумел абстрагироваться и сосредоточиться на слепой кишке. Словно перед ним была не Карташова, да и вообще не живой человек, а просто бирюзовая простыня с дыркой и пораженная кишка. Вызов его мастерству. А он любил такие штуки. Клиновидное иссечение, ушивание в два ряда и неистовая вера в то, что швы будут состоятельны.

Об этом никто бы не снял кино, как про доктора Хауса, потому что шил он молча. Никакой элегантности и заумной болтовни. Только взмокший под колпаком затылок, жужжание в ногах и редкие реплики вроде «Садоводы хреновы!» в ответ на спор о том, когда лучше прищипывать высокорослые томаты.

– Ну, что скажешь, Насть? – спросил он Ерлину, наложив последний шов и любуясь своей работой, как художник.

Она изогнула светлую бровь, уважительно кивнула:

– Божественно.

– Так, не сглазьте мне здесь! – вмешался Поспелов. – Пусть он сначала неделю продержится, я тебя тогда сам расцелую.

Паша вздохнул, и страх снова накатил на него. Завтра на утренней конференции его распнут и вываляют в дерьме за неоправданный риск. Опять заведующий, чтоб у него машина посреди МКАДа заглохла, опять мерзкий Юдин из соседнего отделения… Нет, срочно домой. Хоть немного расслабиться перед публичной поркой.

Закончив, он вышел в коридор, стянул маску и с удовольствием глотнул свежего воздуха. Слишком громкие слова для больницы, но после полутора часов в операционной, в которой окна не открывались в принципе, да еще и в компании нескольких взрослых людей, хлористый дух коридора напомнил Паше об альпийских лугах.

Исаев умылся прохладной водой, спустился, чтобы взять в автоматах кофейку и сэндвич, и ноги сами понесли его к выходу, но он задержался, ругая себя за сентиментальность. Доел и снова поднялся наверх, в реанимацию.

В приятном глазу полумраке пасмурного дня у стеклянной стены лежала Карташова. Сестры только-только переложили ее, застелили новое белье, и она была такая безмятежная, чистая… Будто у нее там, под одеялом, все те же белые гольфики. И Паша улыбнулся.

Вошел в бокс, сел на стул, и тот скрипнул под тяжестью. Веки девушки дрогнули, она открыла глаза, моргнула, фокусируя взгляд. Брови обеспокоенно сдвинулись, она кашлянула и потянулась к горлу. Севанян, чтоб его! Небось всю гортань ей расцарапал!

– Ну, как ты? – спросил Паша.

– Уже все? – чуть хрипло произнесла Ника, удивленно взглянув на него.

– Да.

– И как?

– Тебе придется пробыть здесь какое-то время. Недельку, наверное.

– В больнице?

– В реанимации.

Ника вздрогнула, попыталась поднять голову.

– Что-то случилось? Маме не говорили?!

– Нет. Просто мы должны быть уверены, что внутренние швы выдержат. Не вздумай бегать, вставать и напрягаться. Твоя задача – беречь себя. А с мамой я разберусь.

– Нет, ей не так просто навешать лапши, – Ника откинулась на подушку и прикрыла глаза. – Надо что-то очень убедительное…

– Скажу, что платные палаты заняты, а здесь ты будешь под присмотром. Скажу, что положил сюда, чтобы сестры не давали тебе скакать и плескаться в раковине. По-моему, отличный довод.

– Злой ты Исаев, недобрый, – она слабо улыбнулась и снова поморщилась. – Горло саднит… Не знаешь, что можно сделать?

– Я принесу тебе потом обезболивающие леденцы. Спрошу, может на посту есть… Ты отдыхай. Я позвоню маме.

– Спасибо, Паш, – она серьезно посмотрела ему в глаза. – Слушай, я не знаю, как у вас тут принято благодарить… Просто не думай, что я какая-нибудь халявщица.

– Молчи, Карташова, не порть момент. Сейчас рано о чем-то говорить.

– Хорошо.

Он хотел сказать что-то еще, но у соседней койки запищали мониторы, тут же ворвалась сестра, следом Гумберидзе, дежурный реаниматолог. Ника потянулась узнать, что происходит. А ей не стоило это видеть: очередная жертва ДТП, повреждения сердца, показатели плохие.

Паша обменялся взглядом с Гумберидзе, тот кивнул и бросил сестре:

– Поставь ей реланиум.

– Что происходит? – обеспокоенно зашептала Ника, наблюдая, как ей в катетер что-то вводят.

– Тебе сейчас лучше поспать, – Паша погладил ее по руке.

– Как скажешь, милый, – по ее лицу расползлась пьяная блаженная улыбка.