Захар Прилепин - Ополченский романс

– В той комнате – мамка, – предупредил одноклассник зачем-то и провёл гостей в свою. – …Вот их дом, смотрите. Будьте аккуратнее, я прошу.

Разглядывали по одному из-за шторки. То невооружённым глазом, то в бинокль Лютика.

Двухкомнатная квартира в пятиэтажке напротив, третий этаж, два окна: кухня и комната. Третье окно выходит на торцовую сторону. Балкона нет.

– Окна видите какие: стеклопакеты, утеплённые, шумоизоляция, – пояснял Лютик, уже тут побывавший. – В комнате оконный проём зашторен, и даже, кажется, завален – матрацами, или ещё чем. Но на кухню выходят покурить, по одному человеку. Все здоровые. Несколько бритых. Думаю, всего их восемь-десять.

Одноклассник Лютика на каждое его слово кивал, иногда открывая рот, чтоб добавить от себя что-то важное, но ничего толком не говоря.

– Точно не местные? – спросил Лесенцов, разглядывая в бинокль пустую кухню.

– Я тут с детства, – обиженно сказал одноклассник Лютика, заметно шепелявя. – Там мужик с бабой жили, но две недели назад отбыли вроде бы в Киев. Соседка сверху – моя мать её знает. Вдова полковничья. Сама как полковник. На все митинги ходит. На штурмы администрации тоже ходила.

Лесенцов едва поспевал за путанной мыслью одноклассника Лютика.

– Соседка за нас?

– Да. Сказала, что гости прибыли вчера ночью, на ПАЗике, ПАЗик тут же развернулся и уехал. Было много сумок. Ведут себя тихо, но курят – запах в подъезде уже сильно чувствуется. Кажется, даже за продуктами не выходят: всё привезли с собой.

– На площадке – три квартиры? – спросил Лесенцов. – А под ними знаете соседей?

– Я никого не знаю, но соседка всё рассказала. Рядом с ними пустая квартира. Она уже давно пустая. Напротив – живут люди. Бабка и дед. И снизу живут, но они на даче сейчас.

– Вот бы тихо забраться туда, в нижнюю… – сказал Лесенцов, и осмотрел всех, но никто не нашёлся, что ответить; только Скрип кивнул: да, неплохо бы…

– Надо бы понаблюдать, – продолжил Лесенцов. – У них здесь в городе должны быть контакты. Хорошо бы эти контакты пропалить. Можно у тебя остаться на денёк? – Лесенцов повернулся к однокласснику Лютика.

– Нет-нет, вы что. Мамка напугается, не надо. Она и так всего боится уже. Всё время смотрит на те окна.

– Скажи, чтоб не смотрела, – попросил Лесенцов.

Он уселся на диван и покачивал ногой.

У окна стоял ссутулившийся Скрип с биноклем, и с интересом смотрел, кажется, куда угодно, кроме тех самых окон.

– Баба, – сказал он.

– Там? – удивлённо встрепенулся Лесенцов.

Лютик тут же оказался возле Скрипа и попытался забрать у него бинокль. Скрип сделал мягкое отстраняющее движение плечом. Он в своё время был чемпионом Украины по боксу в юниорах.

– В другом окне баба, – сказал Скрип; и, помолчав, добавил. – А в этом – бритоголовый, как заказывали.

Лесенцов почувствовал, что у него забилось сердце. Это было смешно: в доме напротив на кухню вышел ничем пока им не угрожающий человек – а он уже разволновался.

“Чего ж дальше тогда будет?” – насмешливо спросил сам себя Лесенцов и сразу успокоился.

По очереди, стараясь не очень толкаться, они рассмотрели человека на кухне.

Человек был в майке, плотный, сидел возле окна, упёршись локтем в подоконник. Затягивался сигаретой, словно куда-то торопясь.

Через минуту исчез.

Вскоре появился другой – выше ростом, в рубахе.

Тоже очень быстро покурил и, забрав стоящую на подоконнике банку, пропал из вида. Затем мелькнула рука: он вернул банку на подоконник.

Ещё через минуту явился третий и двумя резкими движениями как следует задёрнул занавеску, – но так как занавеска была коротка, просвет образовался с другого края – там, где кухонная плита. На плите стояла сковорода.

Лесенцов отдал Лютику бинокль и уселся на место.

– Надо дежурство организовать возле их подъезда. Наверняка в город попрутся… Лютика нельзя, он слишком здоровый, и его на митингах видели. Скрипа нельзя…

– Он скрипит, – подсказал Лютик.

– Нет, он казах. Это заметно.

– Да? – удивился Скрип, и подошёл к зеркалу в углу комнаты. – А я с детства был уверен, что растворяюсь в толпе и неотличим от местных…

Некоторое время он рассматривал себя, бережно, как чужое, трогая лицо длинными изогнутыми пальцами, и одновременно косясь в зеркало на Лесенцова.

У Лесенцова была короткая стрижка, резкая проседь посреди головы – словно его лизнули серебряным языком, – и старый, изогнутый буквой “Г”, шрам на щеке.

Лесенцов сразу почувствовал взгляд, и подмигнул в зеркало.