Аркан Карив - Однажды в Бишкеке

— И совсем-совсем ничего не остается?

— Ничего. Ничего, кроме анкеты и видео этого мудацкого.

Женя задумалась, и он потихоньку выпростал руку из объятия и потянулся за сигаретами. Медленно подбирая слова, она спросила:

— А если ты сможешь изменить жизнь, она ведь станет совсем другой? А куда же тогда денется та жизнь, которая изменилась?

Кирилл зажег сигарету, с удовольствием затянулся.

— Есть такая теория суперструн, слышала?

— Не-а.

— Не важно. Я сам не очень. Мне Борис Ефимович объяснял. Короче, жизней, скорее всего, много. Вернее, она как бы одна, но в многочисленных вариантах. Эти варианты называются гипербраны. Они движутся в многомерном пространстве, и теоретически их может быть сколько угодно. Только научно доказать это никому еще не удавалось. Но если какое-нибудь видео из прошлого ясно продемонстрирует другую жизнь…

— То что?

— Да ничего. Просто человечество найдет новое приключение на свою жопу. Тут и с одной-то жизнью не каждый разберется…

Кирилл посмотрел на Женю, наполовину прикрытую одеялом. Черт! Когда-то эта грудь была ему так интересна, что ради нее ничего было не страшно. А теперь ему так страшно, что уже, кажется, ничего не интересно.

— А знаешь, что интересно? — читая мысли, спросила Женя.

— Что?

— Интересно было бы все изменить, но помнить, как было раньше.

— Это невозможно!

— Ну хотя бы чуточку.

— Чуточку, говоришь?

— Ага.

На рецепции в компании «Прошлый день» оператор Ира увещевала какого-то пенсионера:

— Ну я же сказала: деньги вернут. Извинение мы вам принесли. Чего вы еще хотите?

Пенсионер явно хотел не сворачивать с дороги к инсульту. Страшно побагровев, он орал, брызжа слюной сквозь частично гнилые, частично железные зубы:

— Чего я хочу? Вы меня спрашиваете, чего я хочу?! Да я вообще не знаю, чем можно смыть это оскорбление! Кровью! Только кровью! Но вы и всей вашей черной кровью не смоете его праведную. Ой! Ой!

Пенсионер взял паузу, чтобы подержаться за сердце, и Кирилл воспользовался ею.

— Ирка, с чего такой шум?

— Вот это зацени. — Ира повернула к нему экран монитора и пустила видео. — Антипова послали в восьмидесятый Сахарова снять в Горьком, а он…

Не выдержав, Ирка прыснула.

— Ах, тебе смешно! Тебе, блядь, смешно! Люди всем миром деньги собирали. Последнее, последнее отдали от пенсии своей нищенской, чтобы только Андрея Дмитриевича… чтоб кадры праведника…

На экране в какой-то убогой квартире, ужасно стесняясь, раздевалась девушка. Голос челнока Антипова за кадром давал ей указания: «А теперь трусики! Но только медленно».

— Суки! Суки! Суки!

Подскочивший вовремя охранник Коля не позволил старческой руке заехать по монитору. «А теперь скажи: „Свободу Сахарову!“» — глумился голос Антипова вслед удаляющемуся пенсионеру. «Свободу Сахарову!» — повторила девушка таким тоном, что последний диктатор, услышь он ее, немедленно вернул бы Андрея Дмитриевича из ссылки. Ира проводила взглядом подконвойный уход заказчика и вернулась к изображению.

— Борис Ефимович у себя? — поинтересовался Кирилл.

— Не, вышел. Но ты подожди у него, он скоро вернется. Кирюх, слушай! А неплохая идея! Делаем серию «Девушки восьмидесятых». Бабла можно поднять!..

Старые журналы «Радио» — вот что Кирилл любил больше всего в кабинете Бориса Ефимовича, своего куратора. Собственно, сам кабинет был чистейшей дырой во времени и являл собой, если бы не компьютер, очень достоверную реконструкцию мастерской радиолюбителя-шестидесятника. Кирилл вытащил журнал из стопки. Восьмой номер, за август 1958 года. Радиолюбитель Борис Готлиб рассказывает, как собрать придуманный им магнитофон «Селигер». Радиосхема и подробные чертежи механической части — лентопротяжного механизма, отделки корпуса. Борис Готлиб сделал вещь, до которой тогдашней промышленности было как до Луны. Радиодетали он таскал из секретного НИИ, в котором работал инженером; металл и пластмассу находил по свалкам; по ночам на кухне, когда в единственной комнате его хрущевской хибары засыпали жена и двое маленьких детей, Готлиб творил. Какие к черту лирики! В те времена жили настоящие волшебники — радиолюбители. Их философия была простой и чистой, дела — реальными и осязаемыми, досуг — аристократическим: они охотились. Охотились на лис. И оставались бесконечно любознательны до самой старости.

— Мне эта хрень стоила бессонного года, несчастного брака и увольнения по статье за несунство.