Дарья Сойфер - Укротить ловеласа

И как только Ольга не поняла до сих пор, какой ценный дар получила от судьбы? Надя ведь вообще не думала, что Платон способен полюбить по-настоящему, и вот, когда он наконец созрел для настоящего чувства, когда понял, что женщины нужны не только для сиюминутных развлечений, Ларионова отвесила ему такой удар под дых. Неужели она не увидела, какой он замечательный? Не осознала, как весело с ним может быть, не оценила, в конце концов, его упоительных поцелуев? Кто бы мог подумать, что эта с виду не самая глупая женщина, окажется такой фантастически недальновидной?

– Откуда ты… – начал Платон с несвойственной для себя робостью, но осекся и замолчал. Слишком давно они с Надей знали друг друга, и потому научились обходиться без лишних слов.

– Мой милый… – сочувственно шепнула Надя и протянула руку, чтобы коснуться его небритой щеки. – Как же так…

– И давно ты знаешь? – глухо отозвался Платон, перехватив ее запястье.

– Как только Лиза сказала, что ты решил завязать с музыкой.

– Ясно, – он стиснул зубы, и под щетиной шевельнулись желваки. Надя почти физически ощущала, как горит его разбитое сердце, и ей ужасно хотелось забрать у него хоть часть боли, разделить ее, как когда-то они делили школьные обеды. Если бы только она могла решить все, как обычно! Достать из бездонной сумочки нужную таблетку или пластырь, залечить раны и вернуть Платона в строй…

– И что ты об этом думаешь? – спросил он.

– Прости, Платош… Я бы и рада помочь тебе, но сам понимаешь, тут я ничего не могу поделать.

– Само собой… – он опустил голову и запустил в волосы пятерню.

– Я знаю, тебе сейчас трудно, – она погладила его по спине, борясь с желанием крепко-крепко стиснуть его в объятиях.

– Да что ты можешь знать!.. – отшатнулся Платон.

– Но это еще не конец. И уж точно не стоит из-за этого бросать музыку!

– Правда?! – Платон вскинул подбородок и с неприкрытым сарказмом уставился на нее. – Думаешь, это так просто? А если… Если у меня вдохновения нету? Если все это никому не нужно?

– А разве музыка – это только вдохновение? – Надя склонила голову набок. – По-моему, это труд. Адов упорный ежедневный труд. Без отмазок, «потому что» и долбаных муз с лирами.

– Это только если у тебя нет…

– Таланта? – договорила за него Надя. – Как у меня, например? То есть вкалывать – для убогих, вроде нас с Игорем?

– Ты отлично знаешь, что я не тебя имел в виду! – нахмурился Платон.

– А тебе не приходило в голову, почему Эрлих в свое время выбрал Игоря?

– Игоря все выбирают, верно? И ты тоже… – Платон сжал кулаки. – Он же весь такой обходительный… Подлиза чертов!

– Он умеет работать, – мягко перебила Надя. – Одного таланта мало. Слушай, ты можешь жалеть себя, можешь обвинять в своих проблемах остальных… Но если хочешь знать мое мнение, это путь в никуда.

– Я уже в никуда… В нигде… – Платон сбился. – Короче, ты поняла.

– Если ты любишь, по-настоящему любишь, а не ноешь, потому что тебе не дали очередную игрушку, научись уже наконец думать о ком-то кроме себя! – Надя встала с кровати и окинула Платона новым взглядом. Да, вид его был жалок, да, ему разбили сердце, но он упивался своей болью, как когда-то упивался развлечениями. Ему хотелось, чтобы его жалели, и то, что Надя пару минут назад приняла за зрелость, оказалось обычным детским желанием привлечь к себе внимание.

– Я и так постоянно думаю! Все время! – крикнул он. – И что толку?! Как будто это что-то изменит!

– Менять надо не что-то, Платон, а себя! – Надя потеряла терпение. – Надо брать себя за шкирку, вставать, даже если не хочется, работать, делать что-то, черт возьми! Любишь человека – помоги ему быть счастливым, а не превращайся в заросшее щетиной желе с чипсами! Если тебя не могут полюбить в ответ, то пусть хотя бы уважают!

– А ты что, не уважаешь меня? – разозлился Платон и опустил ноги с кровати, но чуть было не поскользнулся на пустом пакете из-под начос.

Надя медленно оглядела комнату: гору мусора, крошки на полу, пыльную мебель и задвинутый в угол чехол виолончели.

– Сам-то как думаешь? – ответила она вопросом на вопрос, подхватила сумочку и, бросив Платону ключ, вышла, даже не обернувшись.

Ей было больно видеть своего друга таким, но помогать ему… Во-первых, она сомневалась, что сможет уговорить Ларионову вернуться к Платону, а во-вторых, какой смысл помогать человеку, который сам не готов пальцем о палец ударить? За него и так вечно делали всю грязную работу. Пришло время для естественного отбора: кто найдет в себе силы барахтаться – выплывет, кто предпочтет скукситься и сложить лапки – пойдет ко дну. В конце концов, Римма Ильинична не вечна, а Надя, как бы она ни любила Платона, не собиралась тянуть его на своем горбу вместо матери. Он – взрослый мужчина, а не мальчик. Решил бросить дело своей жизни и свести на нет плоды многолетних диет и тренировок, значит, так тому и быть.