Дарья Сойфер - Укротить ловеласа

– Платон… – попыталась крикнуть она, но вместо крика из горла вырвался глухой хрип.

Надя прислонилась взмокшей спиной к двери, собираясь с духом, чтобы пройти дальше и увидеть неизбежное, однако до нее вдруг донеслись странные звуки. Хотя… Почему странные? Она их слышала в этой квартире уже не раз. Тихие женские стоны, ритмичные удары…

– Давай! – раздался наконец голос самого Платона. – Иди к папочке! Сейчас я тебе…

К папочке?! Надя вросла в ламинат, не в силах шевельнуться. К папочке, значит?! Страхи испарились мгновенно, а вместо них Надю обуял такой мощный и всепоглощающий гнев, какого прежде она еще не испытывала.

Выходит, она переживала за Платона, как последняя дура, выслушивала Лизины идиотские сентенции, рванула на другой конец Москвы, чтобы вытащить друга из депрессии, а депрессии-то никакой и не было! Чтобы Платон – и влюбился?! И как Надя сама-то поверила в подобную белиберду?!

Приличия требовали, чтобы Надя немедленно ушла, сделав вид, будто ее здесь и не было, но в ту секунду о приличиях Надя могла думать меньше всего. Отцепив запасной ключ от связки и сжав его в кулаке, она направилась к Платону. Ее уже не пугало, что может увидеть, напротив, она собиралась разглядеть весь разврат в подробностях, впечатать его в свою память навеки. Очередная молоденькая дурочка? Две дурочки? Или целая оргия? Что ж, даже лучше. Чем омерзительнее будет сцена, представшая перед Надей, тем проще будет забыть о Платоне навсегда. Сеанс шоковой терапии: вот на что она рассчитывала, толкая дверь в спальню.

Впрочем, ни оргии, ни дурочек, ни мало-мальски омерзительной наготы Надя не узрела. На кровати, погребенный под горой пустых упаковок от начос, лежал Платон и самозабвенно терзал джойстик от игровой приставки. Ритмичные удары и женские стоны доносились из телевизора: там брутальный китаец лупил почем зря какую-то блондинку в бронелифчике. Сам же Платон больше напоминал полубезумного бездомного алкаша: на заросшем помятом лице лихорадочно блестели покрасневшие глаза, а губы беззвучно шевелились. Появления живого человека эта зомби-версия Платона даже не заметила.

– Ты… – Надя ущипнула себя за запястье, уж больно все происходящее напоминало дурной сон. – Ты что творишь?!

– Надя? Ну привет, – Платон бросил на нее короткий взгляд и тут же вернулся к игре, будто и не удивился.

– Откуда у тебя приставка? – Надя обошла кровать и загородила собой телевизор, чтобы хоть как-то привлечь к себе внимание.

– Отойди! – возмутился Платон. – Я почти прошел уровень!

– Все, хватит! – Надя решительно выдернула вилку из розетки, обесточив плазму. – Значит, так: сейчас мы соберем весь этот мусор, ты примешь душ, переоденешься, а потом объяснишь мне, какого черта ты…

– Э, не-е-ет! – протянул Платон и криво усмехнулся. – Финита ля комедия! Больше ты мной командовать не будешь! Иди вон к своему Игорю!

– Ты хоть в курсе, сколько здесь калорий? – Надя брезгливо подцепила одну из пустых пачек, нестерпимо воняющих сыром.

– Плевать! – Платон ногой спихнул с кровати груду шуршащей фольги. – Я завязал с диетами.

– А концерты? Музыка? С ними ты тоже завязал?

– Так-так-так, – он приподнялся на локтях и покосился на Надю. – Маман уже наябедничала? Не парься, я скажу ей, что ты была и провела со мной воспитательную беседу. Так что можешь не тратить время.

– Римма Ильинична ничего мне не говорила, – она присела на край кровати. – Это Лиза. И она беспокоится о тебе.

– Вот маленькая дрянь! – Платон снова откинулся на подушку. – Беспокоится она, как же! Боится остаться без работы, вот и все. Не думал, что ты станешь плясать под ее дудку…

– Слушай, – Надя призвала все свое терпение, чтобы проигнорировать несправедливый упрек. – Скажи мне честно, что с тобой происходит?

– Тебя это не касается, – отвел взгляд Платон. – Уже не касается.

– Ладно, – вздохнула Надя. – Спрошу прямо. Ты влюбился?

Платон дернулся, будто она кольнула его ступню иголкой, и резко сел. С его лица будто стерли безразличие, а в глазах мелькнула такая глубокая и неподдельная боль, что Наде стало не по себе. Худшие ее опасения оправдались, и Платону даже не потребовалось ничего говорить.

Надя сглотнула, с тоской глядя на человека, которого когда-то считала лучшим другом. Как бы он ни вел себя порой, как бы ни увяз в своем инфантилизме, Платон оставался самым светлым и добрым парнем в ее жизни. И пусть время от времени Наде хотелось поквитаться с ним за весь геморрой, которым он старательно одаривал ее все эти годы, такой боли она не пожелала бы даже врагу. А уж тем более – своему милому ребячливому Платону.