Мэрибет Мэйхью Уален - А вдруг это правда? [litres]

Просунув голову в дверь, она увидела спавшую Лайлу, рука девочки была привязана к боку, а нога покоилась на подушке. Дебра сидела, ссутулившись, на стуле рядом с кроватью и рассеянно смотрела на экран телевизора с выключенным звуком.

– Я просто собираюсь домой. Если, конечно, не могу еще чем-нибудь помочь, – сказала Зелл.

Дебра покачала головой.

– Нас вот-вот выпишут.

Дебра закрыла глаза руками, как делал Тай, когда был совсем маленьким и считал, что если он никого не видит, то и его никто не видит. Зелл услышала тихие всхлипывания и вежливо подождала, пока Дебра возьмет себя в руки: она размышляла, что лучше – потихоньку выйти из комнаты или подождать, когда с ней попрощаются. Переступив порог, она прикрыла за собой дверь.

Наконец Дебра заговорила:

– Прости, что я плачу. – Она смущенно вытерла глаза.

– Все в порядке. Ты через многое прошла.

– Знаешь, о чем я думала перед тем, как это случилось? – спросила Дебра, ковыряя кутикулу на большом пальце и не глядя на Зелл.

Она сама ответила на свой вопрос, прежде чем Зелл успела признаться, что понятия не имеет, о чем думала молодая женщина за несколько мгновений до того, как ее дочь попала в аварию на велосипеде. До того, как услышала крик, Зелл вообще не думала о Дебре.

Дебра сама ответила на свой вопрос, и слова полились потоком:

– Я думала, что все не так уж и плохо. Дети подрастают, осенью Алек пойдет в детский сад, и я не буду так привязана к дому. Они уже могут играть на улице, и мне не надо помогать им или следить за каждым их шагом, и может быть, просто может быть, я сумею быть как все. – Замолчав, она поднесла палец ко рту и начала обкусывать расковырянную кожу.

У дочери Зелл была отвратительная привычка делать то же самое. Ногти у нее на руках вечно были в жутком состоянии. Зелл подумала, не прочесть ли Дебре нотацию так же, как она читала их Мелани, но решила не делать этого. Она этой женщине не мать.

– Как все? – мягко спросила она.

Дебра по-прежнему отказывалась встречаться с ней взглядом. С мгновение она продолжала обкусывать кутикулу, потом выплюнула кусочек кожи, который сумела отгрызть.

Другие матери. Те, кому это как будто в самом деле нравится.

Из пальца у нее пошла кровь, и она снова сунула его в рот, обсасывая ранку. Зелл почувствовала отвращение, но постаралась не подавать виду.

Она заговорила тихо, осторожно, как говорят с ребенком:

– Сомневаюсь, что кто-то из нас этим наслаждается на все сто процентов, во всяком случае, не так, как ты, возможно, думаешь.

Смех Дебры прозвучал презрительно.

– Тебе легко говорить. – Она, наконец, подняла глаза. – Для тебя худшее уже позади. Ты свободна, как птица. – Она жестом указала на одежду Зелл. – И посмотри на себя. На тебе белая рубашка, и на ней нет ни пятнышка кетчупа, ни жира, ни отпечатков детских губ, ни грязи. И бьюсь об заклад, у тебя какой размер? Четвертый?

Зелл едва не поправила ее (тогда она носила второй размер), но решила, что лучше оставить эту деталь при себе. Дебра указала на свой живот, лежавший у нее на коленях.

– Я пытаюсь сбросить вес с тех пор, как родился Алек!

Когда в конце фразы она повысила голос, Лайла зашевелилась. Побледнев, Дебра снова заговорила решительным шепотом.

– Возможно, ты просто пытаешься выжить. – Она изобразила пальцами в воздухе кавычки. – Но от твоего выживания до моего сотни световых лет. – Последние слова она произнесла уже тише и снова отвела взгляд, на этот раз к окну. – Я каждый день смотрю, как ты бегаешь, и думаю, жаль, что я так не могу. Просто вот так взять и убежать. И разница между нами в том, что, в отличие от тебя, я не уверена, что вернусь. – Она оглянулась на Зелл, на ее лице боролись стыд и капитуляция. Она пожала плечами, как будто ничего особенного не происходит, и выпрямилась. – Спасибо за помощь сегодня. Не знаю, что бы я без тебя делала. И извини, что я вот так тебе все выложила.

– Ты пережила огромный стресс, – откликнулась Зелл. – Ты имеешь право развалиться на части.

С губ Дебры сорвался легкий смешок.

– Скажи это моей семье, – проворчала она.

Зелл открыла было рот, чтобы сказать что-нибудь – что угодно, что успокоит Дебру. Ей хотелось сказать ей: она прекрасно знает, что на душе у соседки и что однажды ей станет лучше. Дети перестанут нуждаться в ней так, как нуждаются сейчас. Или эта зависимость перестанет быть такой острой. Она хотела сказать ей, что настанет день, когда она сможет свободно бежать, когда она сможет убежать, как она выразилась. Она хотела сказать ей, что эта реальность не единственная, и она не будет существовать вечно. Ничто и никогда не остается неизменным.