Мэрибет Мэйхью Уален - А вдруг это правда? [litres]

Но не успела она произнести хотя бы слово, как в палату ворвалась медсестра с бумагами о выписке, затараторила так громко, что разбудила Лайлу, и бросила на Зелл многозначительный взгляд, говоривший, что пора покинуть палату. Зелл пробормотала что-то о том, что не будет путаться под ногами, но ее никто не услышал. Она выскользнула, чувствуя себя немного виноватой, как будто сделала что-то не так, увидела что-то, чего не должна была видеть.

Она заехала в китайское кафе за едой навынос к ужину и в последнюю минуту вернулась и прихватила несколько блюд для семьи Дебры. Это была не домашняя еда – она позаботится об этом завтра, но это была еда, и, в конце концов, скоро время ужина. С едой она послала к соседям Джона, собрала ужин для своего голодного выводка, затем отправилась в книжный клуб и продолжила дискуссию, хотя так и не дочитала книгу. Она потягивала вино и вела светскую беседу с другими женщинами, все время думая о словах Дебры и задаваясь вопросом, что она может с этим поделать. Может, пригласить ее в книжный клуб? Предложить посидеть с детьми?

Только когда она делала перед сном упражнения на растяжку, ей пришла в голову идея. Годы спустя она все еще чувствовала легкое покалывание вдохновения, волной прокатившееся по ее позвоночнику в тот момент, когда она подумала об этом. Она вспомнила, как Дебра указывала на свой живот и на худое тело самой Зелл. Все, что произошло потом, было вызвано одной-единственной мыслью, возникшей после того странного разговора в больничной палате, когда женщина, которую она едва знала, обнажила свою душу, признавшись в том, в чем (Зелл была совершенно уверена) никогда и никому не признавалась. Ее признание возложило на Зелл своего рода ответственность. А она никогда не могла остаться равнодушной к чужой боли.

Я поинтересовалась у Зелл, что у нее болит, и она ответила: «Все». Я пыталась как-то помочь, принесла аспирин и налила кока-колу в ту самую голубую чашку, которую она дала мне в первый день. Я даже не забыла взять с собой подставку. Когда Зелл заболела, я поняла, что мои дни здесь сочтены, и все, что мне хочется сделать, надо делать как можно скорее. Я уже жила взаймы с тех пор, как Каттер очнулся. То, что мама разрешила мне пожить у Зелл еще несколько дней, было настоящим чудом, а я не из тех, кто игнорирует чудеса. Зелл назвала эти дополнительные дни «бонусным временем». Вслух я ничего не сказала, но мне понравилось, что она так думает. На глаза мне наворачивались слезы, когда я думала о том, что придется прощаться. Но ни одна из нас пока не хотела об этом заговаривать.

Мы упорно трудились, чтобы подготовить двор к утверждению в качестве среды обитания для диких животных, заканчивая последние пункты в списке. По правде говоря, я была уверена, что Зелл заболела как раз от работы на улице в такую жару. Мне было стыдно, хотя она велела о таком даже не думать. Она приняла аспирин, выпила немного кока-колы, а потом крепко уснула, и это было моим шансом.

Я собиралась вернуться в дом мистера Дойла с тех самых пор, как он дал мне мороженое, но, клянусь, не для того, чтобы увидеть его. Я хотела навестить его маму, потому что он сказал мне, что она плохо себя чувствует. Он сказал, что она все больше слабеет, и он думает, что она может умереть. Я нарисовала для нее картинку, которая, как мне казалось, могла бы сделать ее чуточку счастливее, и намеревалась передать ее ей перед отъездом. Когда Зелл спросила меня про картинку, я сказала, что это для Каттера, а она назвала мой поступок милым. Это была просто маленькая ложь.

Я очень тихо открыла дверь, но она все равно щелкнула, когда я ее закрывала, поэтому я постояла на крыльце несколько минут, чтобы посмотреть, не разбудит ли звук Зелл. Я смотрела на Зелл в окно, но она не двигалась. Я надеялась, что, проснувшись, она почувствует себя лучше. Хорошо еще, что ей не придется сегодня вечером готовить для меня ужин, потому что мама и Парень из «Скорой помощи» поведут меня в кафе. Только меня одну. При мысли о том, что две пары их глаз будут смотреть, как я ем, у меня внутри все содрогалось, поэтому я старалась не думать об этом. Я не представляла, как смогу проглотить хотя бы кусочек.

На ходу я посмотрела на картинку, которую несла. Я нарисовала радугу, солнце и несколько птиц. Только когда я очутилась на другой стороне улицы, мне пришло в голову, что картинка вся про небо, и я догадывалась, что именно туда скоро отправится мама мистера Дойла. На самое небо, к Богу. Я не знала, правильно или неправильно такое рисовать. Хочет ли человек, который готовится отправиться на небеса, думать о таком? Вдруг не хочет?