Мэрибет Мэйхью Уален - А вдруг это правда? [litres]

Комок у меня в горле все разрастался, и я несколько раз сглотнула, пытаясь от него избавиться. Я поймала взгляд соседа Зелл, и он кивнул. Он верил, что я могу выиграть этот конкурс, и это значило для меня больше, чем он думал. Я посмотрела на одинокий пирог, лежавший на моей тарелке, и еще несколько раз сглотнула, стараясь затолкать ком как можно ниже, чтобы мимо него хоть что-то еще могло проскочить. Нет никаких причин, мешавших мне выиграть. Я сделаю это ради Каттера. Может быть, если я выиграю, Каттер откроет глаза. Может быть, я все еще могу как-то все исправить.

Когда раздался свисток, я схватила пирог, затолкала в себя, даже не жуя. Я чувствовала, как едва прожеванное тесто скапливается у меня в пищеводе (спасибо занятиям по здоровью в четвертом классе), пока поедала один пирог за другим. Густая, пористая масса словно бы разбухала во мне, и становилось больно, но я радовалась боли. Я ее заслужила. Я думала о поврежденных легких Каттера. Я все ела и глотала, преумножая массу, пока не почувствовала, что вот-вот задохнусь и умру.

Сам мир кругом исчез, и остались только я, тарелка передо мной и пироги, которые возникали на ней и исчезали. Я не думала о Пилар и Лайле, которые тоже пытались выиграть конкурс. Я не думала о Зелл, которая фотографировала чужого ребенка. Я не думала о своей матери, которой не было тут и которая не увидела бы мою победу. Я просто думала о Каттере, о том, как ему становится лучше, и о том, что каким-то образом я сделаю это возможным, поедая Четвертого июля пироги у того самого бассейна, где он чуть не умер. Я услышала звук свистка и почувствовала, как кто-то дернул мою руку вверх. Сосед Зелл смотрел на меня сверху вниз, моя рука была поднята вверх, а я изо всех сил пыталась проглотить то, что было у меня во рту.

– Воды, – с трудом выдохнула я, и он протянул мне бутылку, как будто знал, что я попрошу.

– Ты победила, – сказал он. – Я же говорил тебе, что ты это сделаешь.

Я ему не ответила. Я была слишком занята водой и мыслями: как странно, что то, что едва не убило моего брата, могло быть одновременно тем, что спасло меня.

Зелл наблюдала, как Джеймс вручает Кейли приз за победу в конкурсе по поеданию пирогов. (Она не знала, почему его называют соревнованием по поеданию пирогов, ведь на самом деле дети ели не пироги, а «Маленькие пирожные Дебби». Но, сколько она себя помнила, конкурс назывался именно так. И кто она такая, чтобы привлекать к этому внимание?) Ее удивила ярость Кейли, то, как девочка вгрызалась в пирожки один за другим, как она скрючилась над тарелкой, как ее напряжение было почти осязаемым.

Джеймс обнимал Кейли на секунду дольше, чем, на взгляд Зелл, следовало, – не настолько, чтобы кто-то заметил это, но достаточно, чтобы Зелл насторожилась. Она знала Джеймса с тех пор, как его семья переехала сюда. Тогда он учился в колледже, приезжал и уезжал, как это делали молодые люди, не слишком связанные со своей семьей или поселком. Но, когда он учился на последнем курсе, его отец внезапно умер. Джеймс бросил учебу и вернулся домой, чтобы взять на себя роль главы семьи: зарабатывать на жизнь, косить траву и бегать за своим умственно отсталым братом Джесси, когда тот вырывался на свободу. Поскольку Зелл жила через дорогу от Дойлов, то могла засвидетельствовать, что Джеймс содержал дом в порядке, когда уходил и когда возвращался с имеющейся у него работы, и как ухаживал за матерью (которая страдала слабоумием и давно уже превратилась лишь в оболочку женщины) и Джесси. Она была уверена, что ему досталась нелегкая жизнь, и временами ей было жаль его. Но однажды она застукала его, когда он пытался заглянуть в окно ее дочери Мелани. Сначала ей показалось, что ее подвело зрение, и с мгновение она просто стояла и наблюдала, не понимая, что происходит. Ей потребовалась секунда, чтобы понять: она наблюдает за вуайеристом. Она громко его окликнула:

– Джеймс! – И он повернулся на ее голос с выражением ужаса и вины на лице. – Что ты делаешь?

Она решительно направилась к нему, а он начал пятиться и, прежде чем она смогла добраться до него, бросился бежать. Она закричала ему вслед, прямо в спину исчезающей в сгущающейся темноте фигуры:

– Чтобы я больше тебя здесь не видела!

Она постояла немного, прислушиваясь к колотившемуся сердцу, пока переводила дух и приходила в себя, чтобы вернуться в дом. Она смотрела, как в доме Дойлов зажегся свет, и это означало, что Джеймс успешно спасся.

На следующий день, дважды перепроверив запоры на окне Мелани изнутри, она вышла на улицу, чтобы посмотреть, не оставил ли он отпечатков пальцев, размышляя, может, стоит позвонить в полицию и сообщить о нем. Как раз выискивая такие отпечатки, она заметила футбольный мяч и вспомнила, как у себя во дворе Джесси пинал футбольный мяч, проверяя, как далеко сможет его запустить, и что это случилось, возможно, перед тем, как она застала Джеймса у окна. Один из ее сыновей как-то заметил: очень жаль, что Джесси умственно отсталый, потому что он чертовски круто гоняет мяч. Подобрав футбольный мяч, она отнесла его на террасу дома Дойлов. Она оставила его там для Джесси, но так и не извинилась перед Джеймсом за то, в чем его обвинила. Она все еще не была уверена до конца, что именно она видела. Теперь, при виде того, как он обнимал Кейли, былые опасения вернулись.