Генрих Шеф - Записки совсем молодого инженера [Повести и рассказы]

Но тут не вытерпел Марк Львович. Он не усидел на своем тихом месте в углу. Ему, наверное, было мало, что я признал свою вину. Он ведь, конечно, читал мой дневник. Он возмутился. «Как же, — сказал он, — Гера говорит, что у нас нет работы, когда мы сейчас по горло загружены планом, и у нас, может быть, даже скоро будет срыв, все только из-за того, что мы не укладываемся, и мы будем даже просить, наверное, помощи у других бригад… Ну, Гера, как вы можете говорить такое?» И тут он встал. «Ну, скажите, у вас сейчас нет работы?»

У меня есть сейчас работа, Я смолчал. А Марк Львович, ободрясь, схватил мой дневник и, быстро перелистав, прочитал: «Вот, вот… Смотрите, что он тут пишет… Вот, послушайте:

«А все-таки неудобно, что вольно или невольно отрываешь эти полчаса от работы. Я уже заметил, что хорошо себя чувствуешь, когда у тебя есть определенное задание, есть что делать… — Нет, это не то… — и тогда, зная, что срок далеко, можно даже лениться. А когда нет работы, и начальник что-то там размышляет, что тебе дать, то тогда, хотя можно лениться, лениться не хочется…» После этого Гера говорит, что у него нет работы! Да разве может так рассуждать комсомолец?!»

Он потряс дневником. И тут весь народ зашумел, зашумел, потому что услышал наконец, хотя и в искаженной передаче Марк Львовича живые кусочки из моего дневника, и кто-то крикнул: «А что? Он правильно пишет!» А потом Дронов встал, и я глядел на него пока с любопытством, я ничего не ждал от него и не знал, что он скажет, он еще только недавно приехал, а он встал и сказал: «Послушайте! Что за споры? Гера говорит правильно! В нашей бригаде часто бывает мало работы!» Все опять зашумели, зашумели, а Дронов сказал (он очень теперь покраснел), перекрывая своим голосом всеобщее волнение: «Все дело, по-моему, в том, что Марк Львович искусственно занижает нам план».

Это были мои собственные мысли. Я писал их, кажется, в дневнике, но сегодня я никому еще про них не сказал, И Дронов их не читал! И Марк Львович тоже ничего из них вслух не прочел! Никто не знал, чтó я думаю. А Дронов встал и сказал именно то, что я думаю. Это было поразительно! Я ведь знаю, что два человека, хотя они и говорят на одном языке, не всегда могут до конца понять друг друга. У меня руки, я видел, задрожали. Вот как бывает, подумал я! Вот ведь как может быть! Ты идешь один и думаешь что-то один, и считаешь, что ты один, а на деле оказывается, что ты не один, и люди, которые идут рядом, тебе близки и могут для тебя что-то сделать. Да, подумал я, самое главное — это не мысли и даже не слова, которые тебе говорят, а самое главное — это дела. Дела, подумал я, — венец всем словам и всем мыслям…

А Дронов все говорил, говорил, и все внимательно слушали. Я, правда, слушал, но от волнения плохо понимал, что он говорит. Кажется, он предлагал там конкретно какие-то конструктивные решения, я запомнил лишь одно это слово: «конструктивно». А потом вдруг Марк Львович вскочил и почти закричал: «Но вы еще не знаете, сколько он написал там плохого! Он нигилист! Вы знаете, кто такой Куликов?!. Тут очень много про всех написано. Для Куликова нет ничего доброго и святого. Спросите его, во что он верит!»

А собрание, кажется, уже настроилось в мою пользу. Сначала все онемели, и наступила тишина, когда Марк Львович высказал такую тираду. А потом, придя в себя, кое-кто закричал: «Доказательства! Цитаты! Давайте еще цитаты!.. Читайте дневник!» И все хором закричали: «Читайте дневник, читайте!» А какая-то девчонка пискнула: «Автора!»

Я покраснел. И Марк Львович пошуршав своими бумажками, не из дневника, а прямо из этих бумажек прочел:

«Потому он и задает мне такие вопросы, самые общие: «как дела?» И задает их обычно раз в месяц, а я ему на них соответственно отвечаю: «Ничего дела… хорошо…» Я сразу потом показываю обычно, какие у меня успехи. Я иногда просто ворчу себе что-то под нос: «Что, мол, за глупые вопросы вы задаете?» И еще: «Я знаю, что если задать ему какой-нибудь сложный вопрос, он почти наверняка не ответит». И еще Марк Львович прочел: «Ох уж эти мне начальники! Они, наверное, будут вечно! Наш Y ходит сейчас надутый и со мной все время ругается…»

Все засмеялись. Кто-то сказал: «Ну и что?» Потом кто-то спросил: «А кто такой Y?» И я уже хотел было начать объяснять (я еще не решил, соврать мне здесь или же не соврать?), как вдруг Дронов снова встал. Он сказал: «Да что вы, ребята! Неужели вы меня не узнаете? Ведь это я! Такой же длинный и тощий!..»

Все захохотали. Дронов, действительно, был длинный и тощий. Вот шутник, подумал я! Ведь он меня спас! И тогда взял слово комсорг.