Генрих Шеф - Записки совсем молодого инженера [Повести и рассказы]

Инга сказала: «Молодец». А я видел, что мне нет никакой радости от ее одобрения. Я даже меньше стал думать в это время о ней. Мои собственные вопросы меня всего теперь занимали. А Лида сказала: «Наверное, Гера, вы поступили правильно. Но мне кажется все-таки, что вы поступили чуть-чуть как ребенок». Инга после таких слов печально на меня посмотрела. Она вообще в последнее время в лице часто менялась. Я тоже посмотрел на нее печально, Мы обменялись взглядами, и у меня на душе стало теплее. Я вынул тогда дневник и, совсем не скрываясь перед ними, сел писать. Инга сейчас глядит на меня с уважением. Девушки мне не мешают. А я почему-то предчувствую, что моя рука в последний раз так быстро скользит по этим страницам…

В тот же день, то есть третьего апреля, в лабораторию, где работает Гера, пришел сам начальник отдела. Он не стал, как Марк Львович, предъявлять никаких справок и не стал высказываться ни столь туманно, ни столь отвлеченно. Он подошел к Гере и прямо в лицо сказал ему, подставив ладонь: «Давайте». Он даже совсем не повысил голоса и не изменил тона. Гера вытащил из-под вольтметра свой дневник и, заранее чуть смущаясь, то есть, может быть, стыдясь перед Ингой, положил его в ждавшую раскрытую руку. Рука сразу пригнулась, и начальник, очевидно, невольна оценил вес тетрадки. «Пописываете? — сказал он. — Развлекаетесь?» Он еще сказал: «Делать вам нечего. Да еще в рабочее время…» Гера похолодел. Начальник отдела вышел, больше ничего не сказав, но именно эти его слова, которые показывали, что Гера теперь «впал в немилость», смягчили, наверное, отношение к нему Инги. Инга подошла к Гере и тихо-тихо что-то сказала. Потом они оба друг на друга понимающе и долго глядели. Потом она опять ему что-то сказала. И так несколько раз…

В этот день по отделу поползли слухи. Как известно, все люди отчасти любопытны. В отделе стали говорить, во-первых, что Гера что-то писал. Во-вторых, стали говорить, что он писал про все только плохое. Он писал, будто бы, плохое про себя самого, про своего руководителя группы Марк Львовича, про Лиду, а также — про Ингу. Имена, как видно, вполне определенно — с глазу на глаз и из уст в уста — назывались.

В этот день Гера почти не выходил из своей лаборатории. Когда один раз утром — по делу — он прошелся по коридору, он увидел, что буквально все встречные и поперечные его с любопытством разглядывают. Это ему было неприятно. Между тем слухи, которые циркулировали сначала в замкнутом кольце чужих комнат, после обеда проникли, он понял, и в его лабораторию тоже. Они выразили себя в том, что Лида как бы невзначай, копаясь со своим прибором, сказала: «Ах, Гера, если бы вы знали, как это все нам неприятно». Она сказала именно «нам». А Инга, он видел, с дрожащими губами, сдерживала слезы и глядела на него как-то очень по-женски. Гера понял, что Инга догадывается. Ведь она женщина! Он не знал, что ей стало известно, но он видел, что ей что-то сказали. Гера не начал ничего объяснять, потому что подумал, что объясняться сейчас — это значит унизить себя. Ведь он не знал за собой ничего плохого! Тогда Инга спросила: «Что ты про меня написал?» И она, вцепившись в стол, снова, теперь уже в голос, спросила: «Гера, что ты за человек?» Гера вздрогнул после этих слов и чуть-чуть очнулся от своих собственных мыслей. Он понял, что все, что пишут и говорят про любимых женщин, отчасти правда. Он понял, что им нужны доказательства. Это не очень приятно, но он теперь с этим согласен. Это необходимость! Гера пожалел, что он никогда не дал Инге прежде прочесть хотя бы кусочек — что он писал про нее. Ведь он писал все только хорошее! Хотя бы кусочек!.. Он, как и Инга, чуть не заплакал и сказал, не глядя Инге в глаза: «А ты мне веришь?» Он сказал как мужчина, который знает, что все-таки прав, какие бы ни были вокруг него обстоятельства. Лида сидела за своей схемой и молчала. А Инга стояла рядом, женственная и покорная, и тихо сказала: «Верю». Гера видел, что она сказала так тихо, потому что сама не знает, верит она или не верит. Ему стало больно. И еще он подумал, что дело, наверное, в том, что она хочет верить. А после этого он понял, что он ее любит. У него закружилась голова, и все вокруг замерло, как картина, где люди и вещи застыли по воле автора, а только он один, который все чувствует и понимает, стоит около стенки и смотрит. Он один смотрит! А все другие никто ничего не понимает!

Гера подумал, что неважно сейчас — он не хочет этого знать, — как к нему относится Инга. Он подумал, что его собственная любовь — одна — может изменить ему жизнь. Только в глубине души, пожалуй, он решил, что Инге нужны доказательства. Ему было приятно думать, что Инга думает сейчас не только о себе, но ей еще дорого знать то, что же все-таки он про нее написал. Он снова подумал, что надо бороться. Но после этой мысли почему-то он не начал бороться.