Генрих Шеф - Записки совсем молодого инженера [Повести и рассказы]

Фу-у, если бы вы знали, как мне после этого стало противно!

2 апреля

Я сейчас не в себе. Вы этого не заметили? Я возбужден, взволнован, растерян, расстроен и пр., и пр. Что я пишу? Вы и этого не замечаете? Во-первых, я не пишу, а «заполняю». А во-вторых, это уже не дневник, как до сих пор всегда было прежде и как вы, наверное, тоже привыкли думать, а «официальный документ» нашего НИИ! На каждой странице стоит у меня сейчас — как это ни странно мне видеть — чернильный штамп: «НИИ, абонементный ящик 107…»

Когда я сегодня утром на работе снова вынул дневник, Инга подошла и спросила: «Гера, ты мне не скажешь, что ты здесь пишешь? Уж мне-то, я думаю, ты можешь сказать? От меня ведь никто ничего не узнает». Я очень расстроился. С одной стороны, я хотел говорить ей все. Я не хотел, чтобы у меня от нее были какие-то тайны. С другой стороны, я просто не мог дать ей ничего прочитать, потому что там было написано много всяких вещей про нее. Я очень расстроился, и Инга это увидела. Она еще более ласково меня попросила: «Ну, Гера, покажи, покажи…» Мне стало очень приятно, что она обращается ко мне так, как будто бы мы с ней уже были очень близки, и она, очевидно, дает мне понять, что я для нее что-то значу, да я и сам уже теперь это вижу и понемногу так думаю. Но я не знал, что ей ответить. Я просто не мог ничего ей показать. И тогда Лида, которая до сих пор сидела за своей схемой молча, как робот, сказала: «Ну что ты, Инга! Я же говорила, что он воюет с начальством. У него там записано, в какие дни наш Марк Львович плохо работает. Сколько часов он ходит по коридору и сколько минут разговаривает со своими родственниками по телефону в рабочее время…» — «Да?» — сказала Инга и поглядела на меня с какой-то надеждой. А Лида сказала: «Надо бы вам, Гера, все-таки унести эти записки домой. А вдруг их здесь найдут? Вдруг сам Марк Львович догадается?» Я понял, что Лида мне помогла. Я сказал, что я сегодня же унесу тетрадку домой. «Вот и хорошо… — сказала Лида. — Только я слышала, что сегодня в проходной будут всех проверять. Там, кажется, будут кого-то ловить. Мне сказали, что и вас, Гера, хотят проверить. Спрячьте вашу тетрадку получше или, еще лучше, оставьте ее здесь до завтра…» А Инга сказала: «Ну что ж?.. Вы оба, наверное, забыли, что сегодня первое апреля?» А Лида сказала: «Нет, сегодня уже второе апреля!» И мне после таких разговоров стало на душе неприятно.

Если бы все это было шуткой! Зачем я начал что-то писать? Зачем я вообще в это дело ввязался? Инга поглядела на меня, кажется, как на современного героя. И дальше, когда развернулись события, она вела себя по-геройски. «Хорошо, — сказала она. — Я пойду с ним и буду его прикрывать…» Лида засмеялась. И я забыл, что мне сказала Лида. Но все-таки, наверное, в этом была моя ошибка. Вечером, когда мы уходили, я спрятал дневник под пальто. А ведь я знал, что обычно с «общими» тетрадями в руках у нас никого не задерживают. Тетрадь из-под пальто чуть-чуть выпирала, но я думал, что это неважно. Я спокойно вошел в проходную. А тут еще Инга шла рядом! Я, кажется, думал больше о ней, чем про дневник. Она шла впереди и действительно меня прикрывала.

А вертушки у нас в проходной устроены так, что охранница, чтобы пропустить человека, должна нажать на педаль. Инга показала свой пропуск и спокойно прошла. А потом эта толстая старуха в зеленой шинели и с пистолетом на своем круглом боку сказала мне: «Стой». Сзади все на меня напирали и все кричали: «Пропустите, чего он стоит, нас-то выпустите!» Старуха успела поругаться с ними («не ваше дело! вы идете домой, а мы на работе!» и т. д.), а потом она взяла мой пропуск и медленно прочла его, а потом отдала начальнику, который тоже стоял сбоку в сторонке — тоже со своим пистолетом — и молча на все глядел. Я тогда спросил: «Что вы делаете?» А она, эта бабка, залезла мне рукой под пальто и стала меня ощупывать, а потом грубо спросила: «А что у тебя там?»

Я невольно подумал, что все потеряно. Мне стало страшно. У меня закружилась голова. А дальше мне уже совсем некогда было думать. Инга стояла и ждала меня на свободе, а я никак не мог выйти из вертушки, потому что старуха нащупала теперь мою тетрадь и тащила ее к себе, и вдруг Инга — вот молодец! — подбежала сбоку к старухе и нажала на эту педаль. Я почувствовал, что вертушка открылась, и невольно, хотя в глубине души сам не хотел этого делать, побежал вперед. Инга тоже бежала. Она уже добежала до двери. Она на мгновение остановилась, полуобернувшись ко мне, и я снова увидел, какая она черная и красивая. А меня сразу схватили. Я мысленно отметил, что так оно и должно было быть. «Да, — подумал я. — На воре шапка горит. Кто бежит, сам должен быть во всем виноват». И я снова подумал: «Да. Теперь все потеряно».