Диана Арбенина - Тильда [сборник]

И расстрел. И расстрел. Расстрел – это клево, господа, когда он сразу. Однако перед ним – непременно арест, пытки, пересыльные лагеря, унижение, и, как ни странно, это вообще детский лепет в сравнении с картиной маслом, когда идет Александр Исаевич и чекистам пусть стелет – от стола комбрига Захара Георгиевича Травкина. «Желаю вам счастья, капитан», – последние слова Солженицыну на воле. И далее до Белорусского вокзала и потом до Лубянки. И три смершевца-дармоеда волокут свое барахло трофейное, награбленное в Германии. Дороги на Лубянку не знают. А Саня Солженицын ведет их, ведет и кричать не смеет. Ни в метро, ни в лицо тем, кого видит. В последний раз, кстати.

Надежда – она, как известно, последняя. Однако что с нее взять, с изнасилованной? Она мертва. И мы сидим, сидим с 17-го года, блядь. Страна, засекреченная в стране. Архипелаг в ГУЛАГе, ГУЛАГ в архипелаге. Сидим через одного, сидим то есть все.

Хорошо: мы выбираем эту книгу в книги столетия. Это хорошо. Мне чрезвычайно приятно, что страна выбрала книгу-язву, книгу-погибель. Книгу, взрывающую нашу страну как таковую. Страну – раковую опухоль. Книгу про каземат, про фашизм, который не снился Гитлеру. Подлинно массовое уничтожение своих близких. И началось это не в 37-м. Начало придумал Владимир Ильич. Глухая, именно глухая расправа над миллионами, началась и велась с самого начала. Сталин довел все до ума, как старый соло-гитарист оттачивает свое единственное звездное соло единственной лебединой песней. Уничтожать? – «Да». Зачем? – «Да». Может, объясните? – «Да». За что? – «За то, что спросили, понятно?» – «Да». И так по кругу. В круге первом, и втором, и раковый корпус, и Иван Денисович.

В главе «История нашей канализации» Солженицын пишет: «Когда теперь бранят произвол культа, то упирают все снова и снова в настрявшие 37–38-й годы. И так это начинает запоминаться, как будто ни до не сажали, ни после. А только вот в этом 37–38-м. Не боюсь, однако, ошибиться, сказав: поток 37–38-го ни единственным не был, ни даже главным. До него был поток 29–30-го годов, и после был поток 44–46-го. С добрый Енисей. Гнали по сточным трубам целые нации и еще миллионы и миллионы – побывавших в плену, увезенных в Германию и вернувшихся потом. Но и в этом потоке народ был больше простой и мемуаров не писал».

Подумайте, подумайте, просто возьмите в свою голову, что они с нами сделали. Беломорканал – 32-й год. Волгоканал – 36-й. Волгодон – 52-й. Конечно же, нужна была бесплатная рабочая сила, которую к тому же можно было не считать: и не считать за людей, и вообще – не пересчитывать. Которых можно было уничтожать на каждом таком объекте. Дальше, железная дорога Котлас – Воркута, ветка на Салехард. Салехард – Игарка, Караганда – Мойынты – Балхаш, 36-й год. Вторые пути сибирской магистрали – 33–35-й. Начало БАМа, автотрасса Москва – Минск. Это все строили люди, миллионы невинных людей, и там же погибали, совершенно без роду и без племени. Постройка Усть-Каменногорской ГЭС, Балхашского медеплавильного комбината – 34–35-й, Соликамский бумкомбинат, Березняковский, Магнитогорский, строительство Сов. Гавани, строительство Магадана…

Вот вы спросили по поводу Магадана. Я жила в городе, который построили зэки. И на самом деле, кто такие зэки? Это же были не уркаганы, это же была 58-я статья. Совершенно невиновные люди, которые вообще больше после этого ничего не знали. И приспособиться бы не смогли. И когда были освобождены либо амнистированы, они даже не уезжали обратно в Москву, они не могли просто найти себя здесь. И оставались жить в Магадане. Вот такое у меня было детство.

Строительство Норильска, Воркуты, порт Находка, нефтепровод Сахалин. Список долгий.

А дальше я хотела прочитать вам список глав: для тех, кто не читал, станет отчасти ясно, что я здесь не просто так. Но я решила список глав книги не читать. Я думаю, что все-таки это излишне.

За что меня это? Что мне это? Я – такой маленький человек, на такой маленькой земле, да мне бы хотя бы аршин земли, неважно где, неважно почему, просто дайте мне не право быть свободным, а свободу. Свободу ходить, где хочу, говорить, что хочу, говорить о том, что болит, летать, куда крылья несут. Не кормите меня идеалами. Идеалами, пулями, религиями, не пугайте меня, я все равно воскресну и напишу, пусть для этого буду мерзнуть, прикипая лопатками к печке, как к грелке, горчичнику в Эстонии, пусть буду латать пулеметные машинописные ленты в Рязани, а после буду передавать «Архипелаг» во Францию, и, сука, как мне страшно, что перехватят, что перехватят и уничтожат! Я – Саша Солженицын, вещдок умерших, затравленных, сгинувших, бежавших и через это расстрелянных, я – память, сердце, легкие, горло, я – язык, я – ноты. Я – голос, голос, голос! Детство, ребячество. Колыма. Вологда. Питер. Соловки. Енисей. Страна, уничтоженная самой собой.