Александр Мигунов - Сказки русского ресторана

— В обеих гостиницах не было мест. И, кроме того, мы не самовольно…, — начал Заплетин объяснять, но та тётка бросила трубку.

— Ну вот, — сказал Заплетин чернявому. — Теперь у нас ни денег, ни гостиницы.

— А я тут причём, — сказал чернявый. — Что мне прикажут, то и делаю. О вас у меня нет приказаний.

— Таксист там ждёт, — вспомнил Заплетин. — Ждёт, чтобы вы с ним расплатились.

— Вы приехали на такси? Почему не использовали трамвай?

— Нам до сих пор не выдали марок. И мы по-немецки не говорим, чтобы спросить, как куда добраться.

Чернявый пошёл расплатиться с таксистом, вернулся в отель и предложил вернуть ему деньги за такси. У Заплетина под рубашкой были припрятаны все их финансы — двести шестьдесят девять долларов (эмигрантам в Москве разрешали обменивать по девяносто рублей на человека, по странному правительственному курсу один доллар на шестьдесят семь копеек).

— У нас, к сожалению, только доллары.

— Ничего, я возьму и доллары. В банке вам обменяют доллар на тринадцать и девять десятых марок. Я обменяю вам по четырнадцать.

Заплетин зашёл в ближайший подъезд, вынул бумажку в десять долларов, вернулся к чернявому, тот отсчитал сколько-то сдачи в марках и шиллингах.

— Как нам добраться до «Херналсерхоф»?

— Вам туда, — отвечал чернявый, рукой указывая направление.

— Автобусом ехать или трамваем?

— Трамваем.

— Где остановка трамвая?

— На том углу.

— А номер какой?

— Не знаю. Спросите на остановке.

— Где нам сходить?

— Тоже спросите. Ну, мне некогда. Надо идти. — И с этим чернявый исчез в отеле.

Всё, что их сейчас окружало, — дома, пешеходы, машины, вся улица, — всё стало казаться недобрым, враждебным, и невольно возникла мысль: а, может, права советская пресса, описывая волчьи нравы Запада? На углу из лотка продавали хот-доги. Взглянув на пузатые сардельки, аппетитно шипящие на гриле, почти поперхнувшись голодной слюной, и выяснив, сколько стоит хот-дог, Заплетин стал пересчитывать сдачу. И понял, её бы не хватило даже на единственную порцию. Пока на трамвайной остановке они выясняли номер трамвая до гостиницы «Херналсерхоф», к ним подошёл чернявый портье.

— Господа, я ошибся, давая сдачу. Вы должны мне ещё пятьдесят пять шиллингов.

Смеркалось. Постепенно загорались старинные чугунные фонари, фары машин, рекламные вывески, витрины различных магазинов, в которых всё выглядело недоступным. Заплетин смотрел, как автомобили, блестящие, чистые, с виду новенькие, будто сошедшие с конвейера, струились вдоль каменных особняков, смотрел на водителей и пассажиров, одетых в хорошую одежду. Все эти австрийцы ему казались таинственными, сказочно богатыми, и он поверить не мог, что когда-нибудь и он окажется за рулём одного из таких автомобилей.

В трамвае всё было непонятно, — сколько платить, как заплатить, на какой остановке выходить, — но тут попалась старая венка, которая могла им объяснить на смеси английского и французского, — языки эти Заплетин изучал в ожидании эмиграции. Венка даже вышла вместе с ними, помогла им даже дойти до «Неу Бау», где находились их чемоданы, помогла разобраться с портье гостиницы, потом довела их до «Херналсерхоф», куда с двумя тяжёлыми чемоданами они тащились минут тридцать.

Уже знакомый им филиппинец провёл их в комнату 23. Туда они шли сквозь другую комнату, в которой жили пять человек. Открыли дверь, но войти не могли, навстречу им ринулась еврейка, пожилая, со встрёпанными волосами, с разъярённым лицом — настоящая фурия.

— Нас уже трое, — орала она. — Безобразие, с нами мать-старуха. Вон, глядите, совсем не ходит, мы её стаскиваем на горшок. Нас не имеют права теснить.

Пожилой еврей, понятно, что муж, тоже выкрикнул несколько слов, и руками на Заплетиных замахал, словно назойливых мух отгоняя. В комнате были две лишних кровати, явно предназначенные для Заплетиных, но под таким яростным натиском они ретировались в холл гостиницы. Там филиппинец развёл руками:

— Я ничего не могу поделать. — Он распотрошил свои бумаги. — Найдите что-то на пару ночей. Пятница всегда тяжёлый день. В воскресенье дадим вам отдельную комнату.

Они с полчаса помаялись в холле. Глаза от недосыпа так слипались, что, казалось, они заснули бы стоя. В Заплетине взбухла волна бешенства, и он взбежал к двадцать третьей комнате.

— Извините, — сказал он, дверь распахнув. — Эти пустые кровати — наши. Нам обещали в воскресенье предоставить отдельную комнату.