Александр Мигунов - Сказки русского ресторана

— Конечно устроят, — сказал Жидков. — А какие именно темы могут «Плейбой» интересовать?

— Какие? Хотите записать?

Он подождал, пока Жидков доставал ручку с блокнотом, и начал медленно диктовать:

— Свидание. Взятки. Старики. Типичный русский завтрак. Выходные. Начальник и подчинённый. Проблемы в супружеской жизни. Услуги для женщин… — Помолчал. — Остальные темы сами придумайте. Готовы будете, позвоните.

С этим Корфино поднялся с кресла, и вдруг оказался не инвалидом, а высоким крепким мужчиной. Вдруг отыскался человек, готовый за руку повести к связям, престижу и доходам. Жидков в Америке столько раз обнадёживался обещаниями, подтверждёнными широкими улыбками, за которыми оказывалась пустота, что другой человек на его месте от такого редчайшего везения, вероятно, подпрыгнул бы до небес и продался со всеми потрохами знаменитому щедрому журналу.

Но вот он, русский идеализм в довольно типичном его проявлении: Жидкова возмутила необходимость хоть кому-нибудь продаваться, писать на заказ бытовые статейки, да к тому же писать их в журнал для мужчин, напичканный голыми красотками. Он-то, приехав в страну свободы, мечтал, не ограничиваясь ничем, разве только уровнем таланта, писать возвышенные, одухотворённые, высокие, пронзительные сочинения, которые, может, даже окажутся новым словом в литературе. Однако, покидая дом Корфино, он эти мысли не проявил, а рассыпался в благодарностях.

Сначала Жидков твёрдо решил, что откажется от «Плейбоя». Потом передумал: было нелепо вдруг отказаться от режиссёра, к нему неоправданно доброжелательного и согласного за руку повести к тем, от кого зависело многое. И он согласился на компромисс: составил список собственных тем, которые он предложил бы журналу.

Во время второй встречи с Корфино, перед тем, как свой список зачитать, Жидков сделал следующее вступление:

— Все темы, которые вы перечислили, безусловно, интересны американцам, но их разрабатывают корреспонденты, аккредитованные в России, и все они лучше меня представляют, под каким соусом подавать тот или иной материал. Я буду, конечно, более точным в описании быта россиян, но очень боюсь, что мой личный соус американцам покажется слишком диковинным. Поэтому вот о чём я подумал. В Америке слабо представляют, что творится в душе у русских, и что вообще это за зверь — пресловутая русская душа. Так вот, почему бы мне подробно и одновременно занимательно не описать самого себя? Из списка статей на такую тему мог бы получиться занимательный портрет современного русака.

Корфино выслушал список внимательно. Потом покатался в своём кресле между предметами гостиной. Вернулся к Жидкову. Улыбнулся.

— Известно ли вам, почему мы встретились? Потому что во мне пополам с греческой течёт русская кровь. Но должен вас вот в чём остеречь: большинству обитателей этой страны сто раз плевать на любую душу, включая собственную, американскую. Люди здесь заняты делами, в которых души и духовности нету, но которые сделали эту страну богатейшей державой в мире. Не тратьте в Америке время на исповеди. Их не поймут и не оценят. Вернитесь к предложенному мной списку.

Жидков обещал ещё раз подумать о темах статей для журнала «Плейбой», но к Корфино он больше не вернулся. Позже, когда его жизнь не клеилась, он пожалел, что отвергнул помощь, которая скоро и без метаний привела бы его к тому, о чём он всю свою жизнь мечтал, а мечтал он о признании в литературе. Поздно он понял, что в этой стране и, похоже, во всех странах, принципы — кость поперёк горла. И неважно, с чего начать, с какой халтуры, с какого скандала, а важно, чтобы тебя заметили. Заметят, запомнят твоё имя, и дальше, едва ли не пожизненно, перед тобой открыты все двери.

Перед тем, как в избушку воротиться, Перетятько ещё раз крикнул Эй! тем, кто был на другом берегу. Вновь отозвались два женских голоса. Перетятько нехорошими словами помянул гада-паромщика. «Греется, сволочь, под боком бабы, да водочку похлёбывает, небось, под уютный треск поленьев в печи, а те бедолаги на болоте… Как бы от них кости не остались».

— А если б тебя на болоте сбросили? — спросил он бабку, вернувшись в избушку.

— Тётки те — дуры, — сказала бабка. — Зачем отпустили грузовик, если не знали, что нет паромщика?

Она внимательно наблюдала, как он выкладывал из рюкзака консервы, буханку хлеба и водку, и очень сильно лицом подобрела, когда он широким жестом руки протянул между нею и столом незримую глазу нить приглашения и укрепил её словами: