Александр Мигунов - Сказки русского ресторана

— Ножом пропороли, — сказал Иофилов.

— Так я и знал, — сказал Заплетин. — Вы помните чёрного мужика, который попался на стоянке? Помните, как он на нас оглядывался? Тогда я подумал, что если он жулик, то он машину либо угонит, либо, в лучшем случае, ограбит. Но зачем шину было пропарывать?

— Во-первых, по расовым мотивам. Во-вторых, для подобного района машина ваша слишком хороша: месть неимущего богачу. В-третьих, он бы машину похитил, если бы знал, как это делать; с досады, что он не способен на кражу, он и решил пропороть шину. Предлагал же я свой автомобиль. На мой подержанный «Шевролет» никто внимания не обращает.

Они работали быстро, но тихо. Ближайший фонарь был далеко, Иофилов подсвечивал фонариком. Из-за угла появились трое, они медленно приближались приблатнёнными развинченными походками, лица невидимы в темноте. Может, случайные прохожие, а может, с не лучшими намерениями, — проверять этого не хотелось. «Чёрт с ним, что гайки не все довинчены, — подумал встревоженный Заплетин. — Зашвырнуть бы в багажник домкрат с колесом, да рвануть бы отсюда поскорее…»

— Не волнуйтесь, — сказал Иофилов и спокойно продолжил докручивать гайки.

Три чёрных подростка остановились, до них уже было шагов десять. Заплетин, совсем уже паникуя, попробовал вырвать у Иофилова инструмент для закручивания гаек, но баллонный ключ как припаялся к такой неожиданно сильной руке, что ни ключ, ни рука ничуть не поддались.

— Да что вы, тут сила не поможет, — сказал Иофилов, разгибаясь и роняя баллонный ключ на землю. — У каждого из этих малышей по револьверчику в кармане. Расслабьтесь, пожалуйста. Сядьте в машину, включите классическую музыку, а я с ребятами потолкую.

— Я вас не брошу, — сказал Заплетин, хотя ему понравился совет вернуться в безопасность «Мерседеса».

— Идите! — скомандовал Иофилов, и, словно, именно это слово развернуло Заплетина к дверце машины, уронило его на сидение, включило любимую его станцию, передававшую вальс Шопена.

Он обернулся на подростков, но тех уже не было в поле зрения, а Иофилов уже подходил, насвистывая тот же вальс Шопена.

— Что вы сказали этим ребятам? — спросил Заплетин.

— Да ерунда. Спросил: что им нужно? Они: да просто хотели помочь.

Кто из нас сызмальства уже знает о том, с каким талантом родился, и чем должен в жизни заниматься? А кто-то и в зрелости не понимает, в чём состоит его призвание и какую профессию надобно выбрать. Жидкову в этом смысле повезло. Он ещё в пятом классе школы понял, что должен стать писателем, с того урока литературы, когда Валентина Александровна, суровая очкастая учительница, объявила результаты сочинения, и не только выделила Жидкова, но зачитала весь его опус, потрясла сочинением над головой и объявила всему классу, что Жидков может стать большим писателем, если посвятит себя литературе.

После того всё стало ясно — чем заниматься в свободное время, в какой пойти учиться институт, как выстроить дальше свою жизнь, чтоб главным в ней было сочинительство, а всё остальное ему подчинялось. Но год шёл за годом, а к сочинительству Жидков всё никак не мог приступить, то есть, поправимся, — приступал, но столько же раз и отступал, — всё отвлекали другие дела, какие-то службы, друзья, девушки; всё не хватало того вдохновения, от которого бросишься к столу, и великий роман затопит бумагу.

Талант писать у Жидкова был, и он, несомненно бы состоялся даже как очень хороший писатель, но мешали ему, как мы уже видели, и большая неуверенность в себе, и то, что для писательской работы он никак не мог выделить время. Просыпаясь нередко среди ночи, он придумывал сюжеты для романов, которые он когда-то напишет, иногда даже вскакивал с кровати, набрасывал что-то на бумаге. Сочинив пару рассказов, он отнёс их в солидные журналы, но то ли рассказы затерялись в кипе непрочитанного материала, то ли ушли в мусорную корзину, — этого было вполне достаточно, чтобы свалить неудачи с писательством на реакционную систему, душившую свободу самовыражения.

И вот Жидков переехал в Америку, где можно было писать и печатать, не оглядываясь ни на что. Ему бы, коль это самое главное, попросить государственное пособие и жить в американской нищете, при которой денег вполне хватает на еду, жильё, одежду и выпивку, и такая беззаботная нищета для него обернулась бы свободой посвятить себя любимому занятию, свободой, которой порой позавидует и состоятельный человек.