Александр Мигунов - Сказки русского ресторана

Большую часть той ранней молодости Марк израсходовал на девушек. Вернее сказать, пусто потратил. Возможно, с девушками незаметными, и уж тем более с дурнушками, он бы имел больший успех, но что тут поделать, его натура требовала только красоты. Проявляя поразительную настойчивость, он иногда добивался свидания. Девушки ели и выпивали, и слушали, как он им рассказывал что-нибудь неглупое и смешное. Выйдя на улицу из ресторана, он предлагал вариант продолжения, например, отправиться в кинотеатр, а то махнуть к нему в общежитие. Девушки сухо отвечали, что, увы, сегодня они не могут, и он, ощущая себя дураком, да ещё потратившимся дураком, злой и хмельной таскался по улицам в осточертевшем одиночестве.

Однажды он решил не церемониться, а прямо сказал, что в общежитии она бы могла до утра остаться. Знаешь, — сказала она, посуровев, — я люблю спать в своей кровати. Все его прошлые неудачи, раньше подавляемые терпением, хлынули в голову, как кипяток, и, ошпаренный вспышкой бешенства, он наглядел на обочине камень, и швырнул его в голову девушки. Трудно сказать, почему тот камень пронёсся выше её головы, — то ли рука его промахнулась, то ли в самый последний момент он испугался того, что замыслил, то ли девушка увернулась… А как она на него взглянула! Как на опасного сумасшедшего.

Он постоял, глядя вслед девице, убегавшей, как будто бы, от зверя. По дороге в метро он зашёл в гастроном, купил там дешёвого портвейна, прямо на улице выпил всё. Сходя с эскалатора метро, он споткнулся о сумку бабки, которая внезапно остановилась, чтоб оглядеться по сторонам, рухнул на бабку, и та рухнула, и обернувшая их толпа обложила его пьяницей, идиотом, и менее приличными словами. Добравшись до комнаты в общежитии, он всё ещё дрожал от пережитого. Жаль, не купил ещё портвейна, — подумал он и глянул под стол, где давно накапливались бутылки из-под разного алкоголя. Большинство были выпиты Семёном, с которым Марк делил эту комнату. Он встряхнул несколько пустышек, надеясь на какие-то остатки, а потом, неожиданно для себя, с силой швырнул бутылку в стену. Вслед бросил ещё. И ещё одну. И дальше не мог остановиться. Комната звенела и грохотала, осколки стекла летали по комнате. Один зацепил его лицо, и капли крови неисправимо запятнали его лучшую рубашку, предназначенную для свиданий. Позже, вспоминая этот день, он удивлялся себе самому. Он никогда не подозревал, что может дойти до такого бешенства, и что способен даже убить. И ещё он задумался о том, что и другие люди, наверно, далеко не всё о себе знают.

Впрочем, период его неудач с полом, именуемым прекрасным, длился хоть долго, но не вечность. Чего только судьба не выкаблучивает, и с Марком она вытворила такое, что он неожиданно прославился в узкой среде своих однокурсниц. И пусть та слава была сомнительной, горьковатой, часто насмешливой, но почти из любой славы изобретательный человек может извлечь для себя выгоду. И он эту выгоду извлёк, можно сказать, на всю катушку.

— Прошу извинить, — сказал Иофилов, возникший опять у стола Жидкова, которого выстрел сначала взбодрил, а потом спровоцировал грустные мысли о ненадёжности бытия. «Вот, — думал он, — сидишь в ресторане, пьёшь водку, танцуешь, болтаешь с приятелями, хохочешь, грезишь о девке неподалёку, стрельнувшей в тебя прелестными глазками, и вдруг тебе в лоб влетает пуля…».

— Я, собственно, вот почему беспокою, — продолжал тем временем Иофилов. — Когда мы беседовали о Макееве, я совершенно забыл о том, что в кармане моём завалялось письмо, которое вы ему написали, и к письму была приложена глава из какого-то произведения. То ли вы это обронили, то ли не знаю, что случилось, но я однажды письмо подобрал, гуляя весной по московскому парку. Я бы бумаг этих не заметил, если б внимание не привлекла бетонная скульптура «Пионер с горном». Задумался я, на неё глядя, о том, как много всего уродливого человечество сотворило, и при этом назвало это уродство произведениями искусства. Чтобы как следует поразмышлять, я сел на скамеечку напротив, с неудовольствием оглядел захламлённую территорию с остатками старого костра, консервной банкой, пустыми бутылками из-под водки и дешёвого коньяка, жёлтыми обёртками от конфет «А ну-ка, отними!» и листками потрёпанной бумаги, на которых было что-то напечатано. Решив поглядеть, что там написано, я подобрал один листок. Увидев, что это часть рассказа, я подобрал остальные листки и сложил их все по порядку. На первой странице, в обращении к тому, кому письмо адресовалось, стояла фамилия Макеев . Но я тому значения не придал, — мало ль на этом свете Макеевых. Я пробежал письмо до конца и набрёл на вашу фамилию. Вот, пожалуйста, ваше письмо и к нему приложенное сочинение.