Лана Барсукова - Счастье ходит босиком

И он опять закатывал глаза вверх, как будто Создателя распяли прямо на потолке мосфильмовского павильона.

На озвучке Петиной роли сильно сэкономили, он ведь почти ничего не говорил.

На премьерном показе Петр Козлов стоял сбоку, с самого края шеренги создателей фильма. Даже второй режиссер и гримерша Зоя располагались ближе к центру. Петя вообще предпочел бы переместиться за кулису, спрятаться за занавес и оттуда подглядывать за залом. Он чувствовал себя не в своей тарелке. Слова «люди искусства» к себе, боже упаси, он не относил. Да и странно как-то, что столько людей пришли, чтобы увидеть их «живьем». Зачем на них смотреть? Есть фильм, на него и смотрите.

По этой же причине Петя никогда не понимал, зачем люди ходят на встречу с писателями. Если книга хорошая, то этого по идее достаточно. А если она кажется хорошей только после того, как автор объяснил, про что эта книга и зачем он ее написал, то вряд ли ее стоит читать – можно ограничиться авторским объяснением.

В размышлениях об этом Петя достоял до финала. Об этом его возвестила прощальная шутка режиссера:

– Желаем вам приятного просмотра! Готовьте комплименты, мы еще вернемся!

И вернулись.

На последних кадрах фильма, когда герой Пети смотрит вдаль полными слез глазами, режиссер дал команду, и шеренга творческих личностей под рвущую душу музыку гуськом двинулась на сцену. В полумраке они двигались горестной цепочкой, как слепые за поводырем, и были похожи на лилипутов, на которых с экрана смотрит плачущий Гулливер. Киношная слеза, как цунами, угрожающе нависла над головой режиссера. И казалось, что герой Пети сдерживается и не позволяет себе заплакать только потому, что боится утопить в слезах творческий коллектив.

Но все обошлось. Включили свет, раздались аплодисменты.

Петя с удивлением увидел, как дамочка во втором ряду промокнула глаза бумажным носовым платочком. И в третьем ряду. И в первом. Дальше он не видел, потому что был близорук.

Под хлюпанье носов и хлопанье ладошек на сцену стали пробираться зрительницы, не пожалевшие денег на букеты. Их было немного. Режиссер едва заметно вышел им навстречу. Сценарист чудом сдержался, чтобы не подставить ему подножку. Но женщины, как караван бригантин, гордо проплыли мимо. Их путь лежал дальше – прямо к Пете. Они поочередно вручали ему цветы, и каждая смотрела прямо в глаза, да так смотрела, что Петя зарделся.

Но сюрпризы на этом не закончились. Через пару недель Петя получил новое предложение сниматься в кино. На этот раз нужно было сыграть минера, который подрывается на собственной мине. Его утвердили на роль без пробы, и Петя этому не удивился, все-таки это действительно его роль. Режиссер так и говорил:

– Понимаешь, старик, мы хотим показать всю трагичность первых дней войны, когда даже таких, как ты, брали в саперы или в минеры. С твоим лицом надо давать белый билет.

И пошло-поехало. Петр Козлов стал типажом. Он торговал сутулостью и потухшим взглядом, скорбными складками у рта и пессимистично поникшим носом. Его рвали на части режиссеры, под него писали роли сценаристы.

Постепенно Петя перестал удивляться и смущаться, когда дамы дарили ему цветы. Однажды он подмигнул одной такой, и она вспыхнула, как лампочка, на которой написано «да». Петя принял это к сведению.

Дальше пошли фестивали, правда, только отечественные. Там было много народу и соответственно водки. Кутеж освящался высокими гостями, красивыми артистками и тостами за искусство. Но за внешней гусарской удалью скрывалась напряженная погоня за удачей. В воздухе звенели невидимые лассо, каждый хотел кого-то заарканить: кто-то искал спонсора, кто-то продюсера, кто-то проститутку. Боязнь упустить шанс была такой осязаемой, что люди почти не спали. Они в буквальном смысле слова боялись проспать удачу, фарт.

Петр Козлов вдруг почувствовал себя очень уверенно и спокойно. Он мог позволить себе пойти спать, когда вздумается. Ему не надо пить с режиссером, чтобы невзначай показать широту артистических возможностей. Все вокруг хотели «сломать стереотипы», а Петр не хотел. Ему было уютно внутри своего железобетонного амплуа лоха печального. Это место на экране прочно и надежно забронировано за ним.

Мужчине идут уверенность и спокойствие, и Петя не исключение. Он это понимал и не особо удивился, когда ночью к нему в номер постучали и женское тело изящно просочилось сквозь едва приоткрытую дверь. Когда оно просочилось обратно, Петя не помнил. Он спал, широко разметав руки и ноги, хотя мама, царствие ей небесное, всегда уверяла, что он спит, исключительно свернувшись калачиком. «Как раненый червяк», – уточняла она. Как бы она удивилась, узнав о перерождении червяка в морскую звезду, раскинувшуюся на простынях, пропахших земляникой и всеми достижениями парфюмерной промышленности. Зоя не изменяла своим предпочтениям.