Даниэль Шпек - Piccola Сицилия [litres]

– Мори́с, танцуйте! – крикнула Мими. – Разве вы не рады?

– Рад, еще как. Больше, чем вы думаете.

Мориц двигался как оглоушенный – наполовину внутри себя, наполовину в набухающем вихре радости, окруженный пением женщин и хлопками мужчин. Он не понимал, что они поют, должно быть, по-арабски; кто-то нечаянно ткнул его в бок – танцующие про него забыли, как будто он снова был невидим, у него закружилась голова, пот выступил на лбу, колени ослабели. Слишком долго он не жил.

Бормоча извинения, он ушел в дом, укрываясь от взглядов. В гостиной было прохладно. Обессилевший до самого нутра, он опустился на мягкий диван, закрыл глаза. В нем что-то задрожало, что-то судорожно сжалось, отряхнулось и высвободилось, и он тихо заплакал, но вскоре рыдания сотрясали уже все его тело, он задыхался во всхлипах. Вошел Альберт, сел рядом. Морицу было стыдно, но он не мог остановиться. Альберт молчал. Мориц почувствовал теплую ладонь у себя на плече, открыл глаза и увидел добрую улыбку Альберта. Его до времени состарившееся лицо.

– У вас получилось. Вы остались в живых, – сказал Альберт.

Да, он выжил. И он свободен. Но какой ценой.

А Виктор? – подумал Мориц, но вслух не сказал. Альберт, казалось, разгадал его мысли.

– Вы больше не в ответе за Виктора. И я тоже.

Если он не вернется, все было напрасно.

– Вы сможете его простить, Альберт?

В этот момент приковыляла Жоэль. Начала она ходить совсем недавно и сейчас направилась к мужчинам, улыбаясь обоим. Искренная, невинная улыбка ребенка на краю пропасти. Мориц протянул девочке руку. Ее маленькая ладошка в его пальцах. У нее словно было больше сил, чем у него.

Мориц повел Жоэль на улицу. Открыв дверь, он наткнулся на взгляд Ясмины. Она замерла посреди танцующей толпы и смотрела на них. В первый миг ошеломленно, потом радостно. Будто ей понравилось увиденное, как если бы на порог вышли отец с дочкой. Порыв ветра взметнул в вихре пыль и лепестки цветов. Ясмина стояла меж танцующих, словно выпавшая из времени, неподвижная среди движения, красивая, смуглая женщина с самозабвенной улыбкой ребенка. Мориц пожалел, что нет у него слов, способных выразить все, что он чувствует к ней. Ни слов, ни прикосновений, ни безумств.

А если он и правда не вернется?

Надо уходить, подумал он, уходить как можно скорее. Не ради Фанни, а чтобы забыть Ясмину.

Праздник продолжался до глубокой ночи. Перед ресторанами шипели жаровни, из кафе гремела музыка, проспект освещали гирлянды электрических лампочек. Все были тут – мужчины и женщины, дети и старики, у каждого за ухом цветок жасмина. На самом деле каждый праздновал собственную победу: французы вновь обрели свою попранную было гордость, итальянцы – единство, пусть хотя бы на один день, а евреи просто выжили. Только у арабов не было причины для радости – их независимость была так же далека, как и перед войной. Но и они праздновали – ведь праздновали все. Может, та ночь была последней, когда все жители города плясали на улицах в едином порыве, а дальше их пути расходились.

Ясмина занесла кинжал, когда никто не ожидал. Удару следовало быть стремительным, холодным и смертельным. Она заранее продумала каждое слово, каждый ответ на все возможные вопросы, продумала даже момент, когда подойдет к Леону, – в воображении она видела все так, как оно и произошло. В разгар праздника, когда Сильветта танцевала с каким-то незнакомцем, потеряв мужа из виду, Ясмина отделилась от толпы и мягко, но решительно оттащила Леона от женщины, с которой он танцевал. Он удивился, слегка раздосадованный, но быстро утешился, подхватив Ясмину. Он танцевал размашисто и свободно, но Ясмина сопротивлялась ему, пока вовсе не остановилась. Никто – ни Альберт, ни Мими, ни Мориц, стоявшие неподалеку, – не услышали, что она сказала тогда Леону. Долго же она хранила эту тайну, выжидая подходящего момента. Всего несколько слов, однако они с такой силой вонзились в Леона, что он буквально ослеп от ярости.

Но в первый момент Леон рассмеялся. Потом помотал головой. Impossibile. Остановился. В центре ликующей толпы. Уставился на Ясмину. Она выдержала его взгляд. И он понял, что она сказала правду. Она спокойно ждала, когда в его глазах пробудится зверь, а затем ушла, предоставив Сильветту ее участи.

Свидетелей не было. Люди лишь видели, как Леон уводит Сильветту, ухватив за локоть, кое-кто заметил и ее испуганный взгляд. Никто не слышал, что происходит на вилле. Слишком уж гремела музыка на улицах. Лишь утром просочился слух. Только то был не слух, а правда.