Даниэль Шпек - Piccola Сицилия [litres]

– Нет. Мне ли не знать.

Его спокойствие сбило Сильветту с толку.

– Ах, откуда же такая уверенность? Вы знаете, кто отец?

– Да. – В то же мгновение он пожалел об этом. Но слова что пули. Нажал на спуск – и назад уже не вернешь.

Сильветта уставилась на него. Челюсть у нее начала подрагивать. Она отвернулась в поисках опоры.

– Отец – он ?

– Нет, – быстро ответил Мориц. Слишком поспешно.

Сильветта добрела до дивана, оперлась о спинку, села.

– Вы не умеете врать, Мори́с.

Мориц увидел, как в ней все рушится. У него перехватило горло.

– У вас слишком мягкое сердце.

– Я…

– Au revoir, Мори́с, – сказала она тихо, но твердо.

– Мадам, вы не можете…

– Подите прочь! – крикнула она так резко, что у Морица кровь застыла в жилах.

– Я вас прошу…

Сильветта встала и вытолкала его за дверь. Без гнева, но ненавидяще. Начни он сопротивляться, она бы подняла крик, на который сбежались бы соседи. И никто бы ему не поверил. Ему бы пришел конец. Дверь выплюнула его и с шумом захлопнулась. Он знал, что никогда больше не переступит порог этого дома.

Мориц пошатывался, словно контуженный. Как он мог быть настолько глуп, что добровольно пошел в логово змеи? Как он мог надеяться, что сможет все уладить? Вместо этого он сделал все только хуже. Ему не следовало вмешиваться в жизнь других людей, не надо было снимать плащ безразличия. И тогда бы он давно уже был среди своих, не запутался бы в дебрях чужеземцев и в их вранье. Когда он мог прятаться за камерой, он никому не лгал. Конечно, отснятые кадры были ложью, но в этом не было ничего личного. Необходимость лжи возникла, лишь когда он пожалел другого человека, выступил из тени и обозначил свою позицию. И только потому, что его сердце билось для Ясмины, он подставил Сильветте лоб, вместо того чтобы дать делу идти своим ходом. Вступаясь за кого-то в коррумпированном мире, ты вынужден врать ради него. И ложь подставляет тебя под удар так же, как и правда. Единственный путь избежать этого – ни за кого и ни за что не вступаться. Но через этот порог он давно перешагнул, слишком глубоко погряз во лжи других, чтобы выбраться оттуда. И Сильветта права: у него слишком мягкое сердце. Она видела его ложь насквозь, потому что лжец из него был никудышный. Только у бесчувственных все получается.

Что же теперь предпримет Сильветта, зная столь сокрушительную правду? Как далеко она зайдет, чтобы удержать Виктора? Или она бросит его наконец?

Но гораздо сильнее пугала его не Сильветта, а то, что ему придется врать Ясмине. Нельзя допустить, чтобы она узнала, что это он выдал ее тайну. Ее злейшему врагу. Она никогда ему такого не простит.

Но Ясмина, похоже, уже почуяла неладное, как звери чуют землетрясение задолго до его начала.

Ясмина его избегала. Мориц тайком шел за Ясминой до рынка, сам не свой от лихорадочного беспокойства. Он хотел ее предостеречь, но не знал, как сделать это, не раскрыв своего предательства. Она толкала перед собой коляску с Жоэль. Мориц обогнал ее и притворился, будто они встретились случайно. Его окатило беспримесной радостью. И тем больнее задела ее холодность. Ясмина делала вид, будто их последней встречи не было. Почему она замкнулась именно сейчас, когда он выступил из своей невидимости? Может, она не хочет, чтобы их видели вместе? Или он только навоображал, будто она чувствует то же, что и он?

Мориц был слишком неопытен в любви и не понимал, что замкнулась Ясмина как раз из-за своих чувств к нему. Он, правда, догадывался, что это связано с ядовитыми словами Сильветты, которые разъедали Ясмине сердце, но самая глубокая ее тайна – тот несчастный ребенок, что прятался в ее душе, считал себя недостойным любви, – была для него недоступна. Ясмина покатила коляску прочь от рыночных ларьков, к набережной. Он шел рядом, изнемогая от желания быть к ней ближе.

– Что бы ни случилось, – тихо, но решительно сказала Ясмина, – и что бы ни говорили люди, вы никогда не должны рассказывать, кто отец Жоэль. Никогда!

Мориц глянул на Жоэль, которая улыбалась ему из коляски. Первый год ее жизни пролетел так быстро. Как лето. На пляже, по-декабрьски пустом, ветер взметал вверх песок.

– Обещаю.

– Поклянитесь.

– Клянусь.

Он возненавидел себя в тот же момент, как слова эти сорвались у него с губ. Насколько правда открывает сердца, настолько же ложь закрывает их на запор.

– Au revoir, Мори́с.

Ясмина повернула на рю де ля Пост. Мориц отстал. Теперь он понимал ее слова о темной стороне любви. Мы стремимся к свету, а нас отбрасывает назад в ночь, из которой мы пришли.