Даниэль Шпек - Piccola Сицилия [litres]

– Мы с ним уедем в Париж. Там можно сделать хорошую карьеру. Это всегда было его мечтой. Здесь, у родителей, я задохнусь. Это сгоревшая земля. Только бы закончилась проклятая война!

Мориц молчал. Потом они смотрели фильм. Их локти соприкасались. И она не отстранялась, да она будто даже наслаждалась этим.

Ночью, лежа в своей чердачной каморке, слушая дробный топоток крысиных лапок, вглядываясь в темноту, Мориц думал о Ясмине. Он представлял, как она сейчас тоже лежит в своей кровати и думает о Викторе. Он представлял, как Виктор входит в ее комнату, – Виктор, которого может видеть только она. Представлял, как Виктор склоняется над ней, а она обнимает его. Ее буйные черные кудри, ее смуглая кожа в лунном свете. Он никогда не видел ее одну, когда закрывал глаза, никогда не видел ее с собой – всегда только с ним, и каждую ночь он возвращался к этой фантазии, чтобы посмотреть, не изменилось ли что, не стала ли она меньше любить Виктора, не перестал ли тот ее вожделеть. Но никогда он не разрешал себе, даже в грезах, занять место Виктора.

Но хотел ли ее Виктор вообще? Что, если он не вернется? Действовала ли ворожба на него или только на нее – потому что она верит в его возвращение и будет ждать его вечно?

Мориц поймал себя на желании, чтобы Виктор не вернулся никогда, чтобы его убили и похоронили. Одна немецкая пуля – и чары будут разрушены. Но тут же устыдился этой чудовищной мысли и отогнал ее. Но еще до того, как рассвело, мысль вернулась снова, сильнее и ярче прежнего. Что-то внутри сотрясало прутья его клетки, просилось на свет, тосковало по запаху Ясмины, по ее телу. Он хотел любить и быть любимым, преодолеть глухоту и ощутить жизнь во всей ее полноте, выходящей из берегов. Проклятая война запорошила его сердце пеплом. Даже когда он проломил корсет армейской дисциплины, освободив Виктора, им двигала мораль, но никак не чувства.

Но с Ясминой все было иначе. Когда он видел ее с Жоэль, сердце его оживало. Столько любви и нежности может дать ребенку только прекрасная мать. Любовь, которой его самого лишили задолго до начала войны, сослав в изгнание мужского одиночества.

А потом появилась Сильветта. Она возникла неожиданно, как весна на проспекте де Картаж, которая так и брызнула из цветов и прогнала апрельскую промозглость. Она пришла с Леоном, который по пятницам забирал недельную выручку. Деньги хранились в сейфе, который Леон велел установить в чердачной кладовке Морица, там он был спокоен за них. На девушек за кассой надежды мало, того и гляди умыкнут франк-другой, а немцу, которого он укрыл, Леон доверял.

– Почему именно я? – спросил Мориц.

– Потому что вы немец, – рассмеялся Леон. – На ваше слово можно положиться!

Но Мориц догадывался об истинной причине – он не позволил бы себе обмануть своего покровителя.

В эту апрельскую пятницу Леон появился в кинотеатре не один, как обычно, а в сопровождении жены. Это был один из тех весенних дней, когда солнце светит с такой неожиданной силой, будто хочет перепрыгнуть через время года и, поколебавшись на границе зимы и весны, сразу переходит к лету. В широкополой голубой шляпе и темных очках Сильветта сидела на пассажирском сиденье «альфа-ромео», словно богиня экрана. На взгляды мужчин она, казалось, не обращала внимания. Мужчины оборачивались и наверняка свистели бы вслед, не будь она женой Леона, с которым лучше не связываться.

Мориц стоял в тени у входа в кинотеатр и беседовал с кассиршей. Здесь была самая дальняя точка его дневных перемещений, здесь он мог подышать воздухом, внимательно следя за проспектом, не покажется ли полицейский или военный.

Леон поздоровался и пошел наверх, чтобы забрать деньги. Дело близилось к вечеру, через два часа начинался Шаббат, а жена еще хотела купить себе летние туфли. Мориц робко помахал ей. Сперва казалось, что она не заметила его жеста, однако когда он отвернулся, Сильветта вышла из машины и со скучающим видом приблизилась к нему. Равнодушие ее было показным – эта женщина пребывала в постоянном ожидании чего-то. Но после исчезновения Виктора в ее жизни происходило не так уж много.

– Ça va? – сказала она небрежно, будто просто шла мимо, легкой поступью танцовщицы.

– Oui, Madame, bonjour, – вежливо ответил Мориц.

Сильветта оглядела его. И, перейдя на итальянский, принялась болтать с кассиршей о ерунде, Морица она перестала замечать. Он молчал, как обычно, когда сталкивался с человеком, не знающим, кто он такой на самом деле. Леон уверял, что не проговорился жене про своего киномеханика. Женщинам нельзя доверять, говорил Леон, они обожают подобные истории и не удержатся, чтобы не поделиться с подругами.