Светлана Еремеева - После долгих дней

И вот однажды случилось чудо. Голубь, которого сын Убар-Туту, как всегда, выпустил на разведку, вернулся с пучком свежей, только что сорванной травы в клюве. Крылья голубя были измазаны глиной. Значит, где-то неподалеку была земля, может быть, гора, с которой можно было спуститься вниз, на равнину. Люди радовались, обнимали, поздравляли друг друга. Каждый стремился высунуть голову наружу через люк ковчега и всмотреться в темно-синюю линию горизонта. Грязная, покрытая заплатами одежда скитальцев развевалась на сильном ветру, но они не думали о брызгах воды, о сильных волнах, глаза слезились от долго пребывания в темноте, но они упорно смотрели вперед, прищурившись от яркого света.

Действительно, через какое-то время на горизонте показалась земля. Хоседа переполняли двойственные чувства: с одной стороны, он был счастлив вновь ступить на землю, но с другой – он не знал, что его ждало на этой новой земле, ему не давали покоя мысли о погибшем отце, о жителях Меде, оставшихся где-то позади, под тяжелым гнетом воды. Вода сотрет, смоет, закроет слоями песка, ила то, что еще совсем недавно называлось городом Меде, было его жизнью, его счастьем. Теперь такого города не существовало. Хосед впервые остро, до последней буквы, до последнего звука, осознал когда-то произнесенные отцом слова о том, что все в этом мире временно, все может превратиться в прах. Хосед раньше не осознавал глубину этой мудрости, но теперь на собственном примере понял, что имел в виду Великий жрец Меде, повторяя фразу из какой-то древней клинописи: все временно.

– Все временно… – шептал Хосед и с тревогой смотрел на приближающиеся, увеличивающиеся с каждой минутой очертания берега.

Хосед должен был радоваться, что скитания по бескрайней водной пустыни подходят к концу, но сердце словно окаменело. Он вдруг четко осознал, что все теперь будет иначе. Он никогда не увидит отца, никогда не пройдется по узким, пыльным улицам Меде, не услышит шум базара, не увидит Башню Магов. Ничто не напомнит ему о том утраченном в мгновение ока мире. Через мгновение он сойдет на берег, но это будет чужая земля, это не будет его родной маленький Меде, раскинувшийся на берегу реки. Ничего не напомнит о нем, кроме Шуб-Аб, которая должна была ощущать примерно то же, но, к удивлению Хоседа, веселилась вместе со всеми, стараясь не думать об утраченном, потерянном навсегда времени.

– Ты можешь веселиться, понимая, что мы никогда не вернемся в Меде? – спросил ее Хосед.

– Нет, милый Хосед, я веселюсь и радуюсь, так как надеюсь, что мы еще вернемся в Меде, – улыбнулась девушка.

– Но Меде больше нет. Ты это знаешь.

– Нет. Я этого не знаю. И никто этого не знает.

Хосед подумал, что, возможно, Шуб-Аб была права. И эта мысль зародила в нем надежду, с надеждой появились силы жить дальше, сойти на берег, чтобы начать все заново, чтобы найти дорогу назад.

На берегу, заросшем низким кустарником и редкой травой, сына Убар-Туту и его спутников ждал один из могущественных игигов – Энки. За спиной бога стояла его свита, состоящая из аннунаков – странных существ с головами птиц, ящериц и каких-то хищных животных. Хосед, который до этого момента только слышал от отца об игигах и аннунаках, никак не мог отчетливо разглядеть, были это маски, надетые поверх голов, или действительно божества второй родовой группы были наполовину людьми, или, точнее, богами, наполовину – животными. Пока ковчег медленно подплывал к берегу, Энки со своими сопровождающими стоял неподвижно недалеко от кромки воды и словно бы управлял на расстоянии судном, которое рисковало разбиться о прибрежные рифы и камни.

Когда ковчег прочно пришвартовался и люди стали выходить на берег, сын Убар-Туту приблизился к Энки. Он держался на расстоянии, так как от игига исходило жаркое свечение, ощущались вибрация и гул. Энки и аннунаки были огромного роста, примерно в два раза выше сына Убар-Туту, а сам он обладал колоссальным по местным меркам ростом, примерно четыре амматума, то есть около двух метров. Энки заговорил с сыном Убар-Туту на знакомом Хоседу языке; сын Убар-Туту его тоже прекрасно понимал и бегло отвечал на том же языке. Хосед вспомнил этот язык, именно ему Энмешарр обучал Хоседа незадолго до печальных событий. Значит вот оно, тайное знание, в которое его должны были вскоре посвятить, может быть, одно из таких знаний. Это был язык игигов. Он не имел ничего общего с шумерским, он был похож на пение, на гудки музыкальных инструментов, на птичий щебет, да на что угодно, но только не на человеческую речь.