Светлана Еремеева - После долгих дней

Казначей задерживался, но дильмунцы, облаченные в длинные черные одежды, наглухо скрывающие тела и лица, сидели молча, не выдавая волнения и тревогу, которая уже давно поселилась на вершине холма и пробралась в стены храма. Предчувствие страшных событий, недобрые предзнаменования и видения следовали одно за другим в последние дни октября, но дильмунцы хотели сохранить видимость благополучия и размеренности бытия. Они желали избежать паники, кроме того, будучи бессмертными, предвидели, что боги могли лишить их этого высшего из даров, и молили о единственном способе принять смерть – неожиданно и быстро, – как для себя, так и для людей.

Наконец, неслышно ступая, в зал вошел казначей, лицо его было плотно закрыто капюшоном, он остановился при входе, затем уверенно прошел в центр, поднял голову, несколько мгновений как будто всматривался сквозь ткань капюшона в черные неподвижные фигуры дильмунцев, неожиданно поднял руку, поднес ее к капюшону и медленно снял его. Увидев лицо вошедшего, многие дильмунцы поднялись со своих скамей и один за другим стали снимать капюшоны.

– Ваш казначей не придет! – прогремел голос вошедшего. – Пришло время расплатиться за свои ошибки, дети аннунаков. Ничто в этом мире не проходит беззвучно и бесследно, все видимо и доступно для слуха; куда бы вы ни пошли, что бы ни задумали, нам известно все. Несколько столетий после данного вам прощения, после того, как вам была предоставлена возможность жить честно, боги наблюдали за вами, с горечью отмечая, что вы не ценили их благосклонность, мелочно и безрассудно обманывали их. Если Ан и Энки простили вас и на этот раз, то Энлиль, мой отец, не видит смысла забыть о зиккурате города Меде. Единственным заслуженным наказанием для вас он выбрал смерть, а Золотой зиккурат станет прекрасным хранилищем и памятником древнему золоту богов. Он будет стоять на этом месте вечно, пока жива Земля.

– Нергал, – обратился к божеству один из дильмунцев, – неужели все мы умрем?

– Да. Все до одного.

– Но ведь вы наделили нас даром вечной жизни.

– А теперь отнимем этот дар, вы его не заслуживаете.

– Но не один Энлиль вправе решать…

– Молчи, сын аннунаков! – взревел Нергал. – Не тебе задаваться такими вопросами!

– А люди? Они за что пострадают?

– Они способствовали вам… Да и при чем здесь люди?.. Кто такие люди? Они так же мимолетны, как растения и животные, они умирают, чтобы стать землей, они безлики, их никто не помнит… Они просто рабы, которые не должны задавать лишних вопросов.

– Но вы обрекли людей на бессмертие, – сказал дильмунец.

– На бессмертие? – воскликнул Нергал. – Ты смеешься, дильмунец?

– Я не смеюсь. Вы дали людям возможность продления себя через рождение детей, а люди так быстро размножаются, что вы сами ужаснулись масштабам вашей ошибки. Чтобы уничтожить всех людей, вам нужно уничтожить Землю, но вы не можете ее уничтожить, ибо она хранит ваше золото.

– Молчи, дильмунец. Сейчас не время спорить. Приговор вынесен, и времени осталось слишком мало.

Вспыхнул яркий свет, подул ветер, дильмунцы, затаив дыхание, вглядывались в пляшущие блики, ложившиеся на стены и каменные скамьи, жрецы оглядывались, кружились, с замиранием сердца ждали того, кто стоял за этим ветром. Нергал поднял руки над головой, неожиданно фигура его, превратившаяся в сотни прыгающих пум и леопардов, стала расти, зал расширился, ветер сменился холодным безжалостным вихрем, и вот рядом с Нергалом появилась еще одна фигура, выше и шире, огненная масса в полыхающем плаще, в ослепительной, похожей на факел тиаре.

– Вы! Дети аннунаков! – прогремел властный, наводящий ужас голос. – Вы говорили, что я один не вправе решать! Но не я решил, вы сами решили свою судьбу!

Жрецы, все как один, рухнули к стопам Энлиля, не смея поднять головы. От Энлиля исходил страшный, испепеляющий жар, одно прикосновение его руки было способно сжечь все живое, что находилось в храме. Дильмунцы боялись шелохнуться, возможно впервые до самой глубины прочувствовав и осознав свою ошибку, абсурдность своих начинаний, бесполезность своих надежд. Больше не увидеть им, как встает и садится солнце над берегами Тигра и Евфрата, не услышать шума Меде, не увидеть полета птиц в лазурных небесах, колыхания полей с рожью, мерцания виноградных лоз, не выпить урукского пива, не пройтись по холмам Междуречья, не взобраться на Загрос, теперь у них был лишь один путь – вниз, в темноту вечной ночи.