Светлана Еремеева - После долгих дней

Но все планы, которые строил Александр, колеся между государственными учреждениями, в одно мгновение показались археологу пустыми химерами, когда, вернувшись к музею, он увидел внушительную толпу, собравшуюся у центрального входа. В первый момент Александр даже постоял в нерешительности, размышляя, идти ему через весь этот поток немиролюбиво настроенных людей или подождать в машине, когда они разойдутся. Все же Александр принял решение пробиваться к заднему входу и горько пожалел об этом, так как то с одной, то с другой стороны, его толкали, пытаясь ударить, притом целились в голову, выкрикивали непристойности и угрозы. Кто-то из-за спины схватил археолога за воротник рубашки и начал душить, но Александр выскользнул, потеряв несколько пуговиц и оставив в руках нападавшего оторванный кусок ткани. До входа, к счастью, оставались несколько шагов, Александр побежал, чувствуя, как пульсирует кровь в висках и бешено колотится сердце, позвонил в дверь, ему тут же открыли, наконец археолог оказался внутри, в безопасности, не в силах вымолвить ни слова. Александр молча смотрел на испуганных коллег, которые размахивали перед его лицом флаконами с йодом, перекисью и ватными тампонами. Оказалось, что он был весь в крови, хотя даже не заметил, как ему поранили плечо и расцарапали щеку. Тут впервые Александр испытал ужас. Это был не страх, не испуг, а именно ужас перед какими-то глобальными переменами в его судьбе, в судьбе всех, кто находился рядом. Мир менялся, рушился на глазах, и Александр почувствовал себя микроскопической пылинкой в бушующем хаосе мироздания, крошечной ракушкой в клокочущем от шторма океане. Он не боялся смерти, ему не было страшно, он был потрясен происходящим и впервые ощутил всю правду и всю чудовищность надвигающейся реальности. Стихия толпы, всепожирающая сила человеческого желания перемен надвигалась как землетрясение, как буря, как снежная лавина, и эта сила готова была уничтожить все, что стояло у нее на пути.

– Давно это началось? – спросил Александр у Керима, сотрудника музея, который подал ему вату и йод.

– Примерно за час до вашего прихода. Такого еще не было. Они приходили по одному, максимум по два человека, а сегодня собралась целая толпа. Если они начнут штурм музея, что мы сможем сделать? А военные не реагируют на наши звонки. Они оставят нас один на один с этими людьми. Вот увидите!

– Да не может такого быть. Уверяю вас.

– Вы на себя в зеркало посмотрите. На вас уже напали. И не побоялись.

Александр судорожно пытался собраться с мыслями. Он думал: что можно предпринять в подобной ситуации? Оружие было только у охранников, но этого было мало. Справиться со всеми этими разъяренными людьми было невозможно, оставалось надеяться, что их интересовали только экспонаты, а не работники музея. С другой стороны, потерять обнаруженные артефакты было для Александра страшнее надвигающейся гибели. Уйти из жизни и остаться в памяти людей авантюристом, погубившим себя и Жака, – эта мысль давила, разъедала, душила изнутри. Александр поднялся и, шатаясь, побрел в подвальное помещение, где хранились вещественные доказательства. Спускаясь по лестнице вниз, он слышал, как с улицы раздавались крики озлобленных крестьян и бедных горожан, угрозы становились все громче, в окна полетели камни.

Найдя свою полку, Александр выбрал два ящика, в которых хранились образцы золотых украшений со стен зиккурата, два циркона и огромный рубин. Достал фотографии, документы, бумаги. Плотно прижав ящики к груди, археолог побрел в один из самых отдаленных коридоров запасников, где было вентиляционное отверстие, в котором эти ящики вполне могли поместиться и остаться незамеченными мародерами в случае грабежа. Александр обратил внимание на то, что в запасниках не осталось охраны, все ушли наверх, встав к дверям и окнам. Внизу крики крестьян не были слышны, от этой тягостной тишины, царящей в подвале, у Александра создавалось впечатление какой-то нереальности, казалось, все это происходит не с ним, а если с ним, то в каком-то сумасшедшем сне. Коридор, где находилось это вентиляционное отверстие, был погружен в кромешную тьму. Александр нащупал дырку вентиляции, с трудом просунул туда коробки и папки с документами, закрыл дырку листом железа, который всегда стоял, прислоненный к стенке, в этом закутке, так как специальная сетка на вентиляционном отверстии отсутствовала.

Когда Александр поднимался из хранилища на первый этаж, то услышал необычное движение наверху: оттуда доносились топот и шарканье ног, крики, звон разбившегося стекла, археологу показалось даже, что раздались выстрелы. Он замер, не решаясь сделать шаг ни вверх, ни вниз. Александр понял, что сейчас произойдет то, что называют последней минутой жизни, все кончится, все исчезнет. Не будет больше мамы, которая ждала его в Буживале, не будет вечно недовольного отца, не будет Сорбонны и строгих коллег, не будет Пиоша, Жака Виктуара, Золотого зиккурата, не будет дописана книга о Меде, ничего не будет. И вот, ослепив Александра до рези в глазах, наверху распахнулась дверь, послышались шаги и хорошо знакомый выговор крестьян из близлежащих к Багдаду поселений. Александр со всех ног полетел вниз, обратно в прохладную темноту запасников, пытаясь спрятаться в каком-нибудь незаметном закутке. Он понимал, что все это было бессмысленным цеплянием за жизнь; как тонущий в болоте пытается схватиться за тщедушный листочек или сухую травинку, так и он искал место потемнее и подальше от глаз, чтобы озверевшая толпа не разорвала его сразу, чтобы у него оставалась хоть какая-то надежда выжить.