Ованес Азнаурян - Три церкви [litres]

Он побрел дальше. Казалось, дорожка, по которой он шел, была бесконечной. Неестественно красивое и понятное солнце висело над западом, и было впечатление, что время остановилось. Ведь и здесь может быть ВРЕМЯ, если солнце восходит и заходит. Значит, и здесь стареют?

Он все шел и шел. Ему попадались животные всевозможных видов; вокруг был сад с разными деревьями и спелыми плодами на них. Он подумал, что некому собирать их. Потом подумал, что странно, что он здесь один. Почему нет людей, которые умерли на Земле и должны были перейти в рай? Но, может, Эдемский сад настолько велик, что он просто не может их встретить и он и здесь обречен на одиночество?

Ему очень хотелось кого-нибудь встретить.

Когда дорожка закончилась, он оказался на залитой солнцем поляне. Здесь он и увидел огромную яблоню, и на ней не хватало одного яблока.

В Эдеме была осень, и орел перелетел хребет высоких синих гор на востоке и скрылся за ним. И еще: зашло красивое солнце, и на Эдем опустилась ночь, все погрузилось в покой; только шумно дышали звезды на черном небе, и яркий, какой-то неестественный, но очень красивый месяц с любопытством заглядывал в Эдемский сад.

Вардан зашел в домик, стоявший на поляне, зажег свечу и, найдя на письменном столе перо, чернила и бумагу, сел и начал писать. Он писал о том, что на яблоне не хватало одного яблока. А потом из-под его пера вышла строчка: «Вчера Христа распяли в Иудее…»

Вардан Азарян проснулся от звонка в дверь и очень удивился, увидев на пороге своего старшего сына Аристакеса.

– Ты легко одет, мой мальчик. Ты один? А где Белла?

– Па, я легко одет, потому что на улице тепло – весна. A один, потому что Белла меня бросила.

– Ну, проходи.

Аристакес зашел и подумал, что напрасно пришел к отцу. Можно было просто позвонить.

– От мамы есть что? Я звонил, она не ответила.

– Я сегодня говорил с Meine Ashkhen. Она в Дзорке, в своем раю. Наверное, пошла к Норетте и забыла свой сотовый дома.

– Понятно.

Аристакес перенесся мысленно в Дзорк, на улицу Железнодорожников, 5, но, пропустив первый, пошел во второй подъезд, поднялся на третий этаж и вошел в квартиру тети Норетты и дяди Рафика. Сразу же увидел тетю Норетту в домашнем халате и свою маму на кухне за чашкой кофе, обсуждающих, как всегда, своих мужей, Рафика и Вардана. Эти разговоры порой напоминали медитацию, некий обязательный дневной ритуал, смысл которого никогда не иссякал. Тетя Норетта, по обыкновению, была категорична, ругала своего мужа, а еще больше – мужа своей сестры Ашхен. Старый Рафик был в Ереване «по своим правительственно-депутатским делам», и Норетту это, в общем-то, устраивало. Отсутствие Рафика всегда было удобно. Теперь Норетте исполнилось уже 77 лет, и она все чаще вздыхала о том, что не все ее мечты в этой жизни сбылись, и понимала, что не сбудутся они уже никогда. Аристакес знал, что самой несбыточной мечтой тети Норетты было поехать в Милан и в театре Ла Скала послушать «Травиату». Больше всего она любила именно эту оперу. Обладая, как и ее дядя Мамикон (она очень хорошо помнила Мамикона, того, которого зарезал азербайджанский пастух), прекрасным голосом, Норетта знала многие арии из бессмертного произведения Верди наизусть. Когда Ашхен уходила домой после ритуально-медитативного сеанса кофепития, Норетта включала старый проигрыватель «Вега», ставила пластинку на максимальную громкость и слушала эту оперу. И не только слушала, но и подпевала. Соседи говорили: «Видать, Рафика нет дома! Распелась!» А иногда стучали в стену или потолок, чтоб Норетта замолчала, но та плевать хотела на соседей. Она все пела и пела. Тетя Норетта всегда пела о несбывшихся мечтах.

Аристакес приготовил для себя и «фатера» кофе, они пили его и молчали. А потом Аристакес спросил, когда отец собирается в Дзорк, к маме.

– Скоро, мой мальчик. Уже скоро поеду. И мы с твоей мамой вернемся в Ереван.

Некоторое время они опять молча пили свой кофе, курили.

– А как у тебя вообще дела? – спросил сына Вардан.

– Нормально, никак, – ответил Аристакес. – Вот поручили написать маленькую книгу о журнале.

– Получается?

– Нет.

– А ты начал?

– Нет.

– Из-за Беллы?

– Нет.

– Уверен?

– Нет.

– Понятно… Скоро придет Аршо. С женой и ребенком. Они пошли по магазинам. Поешь с нами?

– Нет, па. Я пойду.

– Останься!

– Я лучше пойду. Пока.

Теперь на улице была уже не обманная, не январская, а настоящая весна. Как всегда, когда наступил март, пошел дождь, а на улицах еще лежал снег двухнедельной давности, грязный, неприятный. Дождь шел мелкий, нудный, и непонятно было, что он от тебя хочет. Он нагонял тоску, сонливость, голове делалось тяжело, хотелось лечь где-нибудь, свернуться калачиком и заснуть. И не думать ни о чем. И не стараться вспомнить что-то. Потому что это правильно, когда человек многое забывает. Если б он все помнил, он сошел бы с ума…