Ованес Азнаурян - Три церкви [litres]

– Не пиши обо мне ничего, ладно? Ну, ты понимаешь… Мама, папа, брат прочтут… Не надо…

Аристакесу стоило огромных усилий не расхохотаться, но он пообещал. Лана тоже странная! Ведь речь шла о рекламном буклете, но она почему-то решила, что Аристакес будет писать подробное исследование… Аристакес спал с ней три раза (до Беллы, понятное дело). В тот третий раз Лана и спросила, не захотел бы Аристакес трахнуть и ее подругу тоже. Но с условием, предупредила Лана, что она должна не только присутствовать, но и участвовать. Аристакес отказался. Лана, похоже, не обиделась, но спать с ним больше не соглашалась.

Ну а потом у него появилась Белла, и он потерял к ней всякий интерес…

– Как ты? Чувствуешь себя сорокалетним?

– Ага! Мертвее не бывает.

– Ты действительно решил написать книгу?

– Да!

– Напишешь обо мне? Я расскажу тебе кучу историй! – Это был Каро! И Аристакес подумал: поразительно, насколько людям хочется быть увековеченными – на фотках порой незнакомых им людей, на страницах еще не существующей книги (причем даже не задумываясь о том, что это будет за книга). Людям хочется обрести бессмертие. Оставить какой-то след или хотя бы стать лужицей в чьем-то следе. Больше всего люди боятся исчезнуть. Навсегда. Бесследно. Вечный кошмар человечества: исчезнуть бесследно…

Каро снова пожал ему руку, поздравляя с днем рождения, и положил на стол сувенирную пишущую машинку (где он ее раздобыл?!). Та… Та пахла так, как пахли игрушечные машинки в детстве. Такие, коллекционные… И когда Каро отчалил, Аристакес поднес сувенирчик к носу и стал жадно вдыхать этот запах…

Вообще-то он ненавидел запахи! Говорят, запах – самый древний и устойчивый из всех видов человеческой (и не только человеческой) памяти. Иногда какой-нибудь слабый-слабый, еле ощутимый, неизвестно откуда взявшийся запах мог поднять в душе бурю давно забытых воспоминаний! И воспоминания, особенно о раннем детстве, могли заставить сердце сжаться до боли. Потому что тогда, в детстве, он был абсолютно счастлив… А с годами становился все несчастнее и несчастнее. В то же время он почему-то всегда чувствовал себя сорокалетним. В шестнадцать лет, в двадцать, в тридцать… И вот ему действительно исполнилось сорок. Хотелось верить, что теперь он наконец успокоится, попав «в свой возраст», и перестанет маяться от преследующей его дисгармонии. Он надеялся на это. И на то, что, даже когда ему исполнится шестьдесят, он все равно будет чувствовать себя сорокалетним.

«Пропади все пропадом! – подумал он. – Все равно дэ-рэ встречать в одиночестве: Белла ушла от меня, а друзья думают, что я буду праздновать с ней вдвоем, и постесняются прийти. Они, конечно, все позвонили, но я им ничего не сказал».

И Аристакес мазохистски решил провести свой мнимый день рождения в мученическом одиночестве. Кокетство? Вероятно. Впрочем, все мазохисты (особенно моральные) и все мученики (высокоморальные!) склонны к кокетству.

Под предлогом «великого юбилея» он отпросился у шефа и выбежал из редакции.

На улице был январь, пахнувший мартом! А значит, не было у него сегодня дня рождения.

Он направился в «Ван Гог» выпить с Эдиком. С Эдиком всегда можно было напиться до беспамятства! Уже целую вечность не существовало рок-группы МДП, но Эдик был, и у него был «Ван Гог». Аристакес летел туда и мысленно говорил с Беллой:

«Ты хоть понимаешь, что не просто бросила меня? Ты меня убила! Отшвырнула назад! В тот душный и бездушный август! Когда ничего не было и казалось, что больше никогда ничего не будет… Что жизнь – это тоннель, свет в конце которого отодвигается по мере твоего приближения, а потом затухает вовсе. И я уже переставал дышать в этом безвоздушном августе… Но появилась ты!»

На какой-то благотворительной акции их представили друг другу. Белла недоумевала: зачем ей знакомиться с каким-то репортером полуглянцевого журнала?!

Ей ответили:

– Да, он репортер. Но это совершенно не важно. Он мог бы быть кем угодно. Важно, что это Аристакес!

Ей стало интересно. Хоть она и остерегалась подобных знакомств. А потом… Потом они познакомились и сбежали с той благотворительной акции. А потом… Потом…

«Теперь опять я оглохну, – продолжал свой мысленный монолог по пути в «Ван Гог» Аристакес. – Глух не тот, кто не слышит, а тот, с кем никто не разговаривает. Глохнешь, когда никого нет рядом… Зачем я придумал себе этот день рождения? Хотел, вероятно, чтобы мне снова и снова исполнялось сорок – возраст, когда у меня случилась ты! В сорок один не хочу – там нет тебя… Годы не бегут, годы убегают. Неправда, что время не ждет… Оно как раз ждет. Остановилось и выжидает. Не время уходит, а мы. И я хочу настоящую весну. И чтоб ветер не был обманщиком, и чтоб облака были кучевые, а не перистые, и чтоб на улицах продавали фиалки, мимозу, вербу. Чтоб гулять долго и не замерзать и чтоб хотелось улыбаться – улыбаться, верить, гордиться, радоваться, не бояться. Послушай, по одному зернышку риса нельзя судить о том, вкусный ли получился плов. Прости меня за мою эсэмэску! Как ты можешь убивать меня? Пускающий стрелу не чувствует, как больно она врезается в тело… Мир рухнул без тебя. Потому что однажды ты стала для меня этим миром. А миры периодически рушатся. Периодически рождаются и исчезают галактики, звезды. Периодически рушится моя жизнь… Периодически рушится жизнь! А тут еще этот буклет…»