Анатолий Чмыхало - Дикая кровь

Бродя по монгольскому лагерю безо всякой видимой цели, киргизы остановились у одного из многочисленных жарких костров. Узколобый сморщенный лама в желтом халате с заткнутыми за пояс полами и в желтой, сдвинутой на бритый затылок шапке готовился резать молодого барана. Он длинным сыромятным ремнем не спеша привязал скотину к столбу, а сам, стоя спиной к барану, принялся точить на камне кривой с голубым лезвием ножик. Затем все так же не спеша принес из юрты, встряхнул и постелил на снег клочок серого войлока и, сразу опустившись на оба колена, прошептал что-то, скрестив на груди сухие, тонкие руки.

У костра, кроме киргизов, толпились скучающие цирики, все с витыми плетками, при саблях. Они молча наблюдали за читающим молитву ламой, находясь в некотором отдалении. А лама тем временем засучил до локтей рукава халата и одним сильным рывком бросил барана на войлок и грудью придавил его.

Цирики враз присели на корточки и сомкнули круг теснее, чтобы получше разглядеть, что лама будет делать дальше. Вернее, они знали, что он будет делать, — их сейчас занимало, как он будет делать.

Баран лежал на боку, завалившись и скрючив короткие ноги. Он не бился, как будто ему так было даже удобнее — видно, лама умело заколдовал его.

Иренек взглянул и привскочил, и, взвизгнув от нетерпения, толкнул Бехтена в широкую спину:

— Почему он не режет?

Лама соблюдал обычай, освященный веками. Когда, наконец, наступила та самая, роковая, секунда, он коротким и ловким взмахом кривого ножа пониже грудной кости вспорол барану слабо обросшее брюхо и, отложив нож, сунул руку в кровавый надрез. Баран вытянулся в струну и замер — это лама нащупал и оборвал его сердце.

— Хочу так же резать барана! — воскликнул Иренек, и ноздри его хищно затрепетали, и ярче обозначился на лбу поперечный шрам.

Усмехнулся тогда довольный Бехтен: этот не дрогнет при виде пролитой крови, не пожалеет врага — жалость удел немощных. А Итпола, плечом к плечу стоявший с Иренеком, зевал и рассеянно смотрел куда-то поверх юрт. У Итполы характер помягче. Абалак и его брат Емандарак сразу далеко отступили из круга и отвернулись.

Престарелый Гомбо Эрдени, словно сам бог Кудай, не показывался киргизским князцам и вообще никуда не выходил из своего ханского шатра. А Лопсан-тайшу и Мерген-тайшу киргизы видели уже несколько раз. Усатый, дородный Лопсан на рыжем, с подвязанным хвостом аргамаке проскакал во главе шумливого отряда ханской охраны, возвращающегося с охоты на волков. На старшем сыне Алтын-хана был желтый же, как у лам, атласный халат с зеленой оторочкой, на гордо посаженной голове сидела соболья шапочка с зеленым верхом и павлиньим пером. Мерген-тайша был худ и пониже Лопсана и одевался много проще.

Наконец Гомбо Эрдени назначил киргизам день приема. С утра перед нарядным ханским шатром над воткнутыми в землю копьями с конскими хвостами было поднято зеленое, расшитое золотом знамя. Дага-батор отобрал среди князцов шестерых «лучших», которым торжественно подвели их оседланных коней и приказали быть теперь наготове, ждать милостивого ханского знака.

Во второй половине дня в юрту к киргизам снова заглянул Дага-батор.

— Повелитель многочисленного народа, многомудрый потомок великого Потрясателя вселенной Чингиза, справедливейший Алтын-хан ожидает послов князя Ишея.

Князцы недоуменно переглянулись. Ишей не посылал их к Алтын-хану, больше того, беспокоясь за жизни князцов, поначалу совсем не хотел пускать их сюда. Но если хану угодно считать их послами, они будут послами. Это все-таки лучше, чем идти к нему низкородными кыштымами.

Не доезжая до шатра шагов двести, а может, и того больше, Дага-батор спешился, тем самым показав князцам пример. Это сделали и киргизы. К ним тут же подскочили поджидавшие их цирики из многочисленной ханской охраны, приняли у князцов коней и плетки. Дага-батор предупредил, что у входа в шатер послы снимают и вешают на столб ножи — даже с холодным оружием нельзя появляться перед ханом. И еще предупредил Дага, что князцы должны подойти к хану непременно в малахаях и не снимать их до конца разговора — нельзя обнажать голову перед небом и перед владыкой могущественнейшего государства.

В шатре, потолок которого поддерживался четырьмя обвитыми желтым и бордовым бархатом столбами, стояла призрачная сутемень, перед бронзовыми идолами — бурханами — дымилось воскурение: тонкие голубые струйки, перевиваясь, тянулись к украшенному пурпурно-красными шелковыми коврами потолку, и сладостно пахло нагретой солнцем степью. Алтын-хан, седой, болезненный старикашка с редкими, ниткою, усиками вокруг смятого морщинами рта, неподвижно сидел на низком золоченом троне на стеганых шелковых одеялах. Пред ним стоял золотой кувшин с водой. Алтын-хан шевельнулся, трясущимися руками налил воды в чашку, поднес ко рту и отпил всего один глоток.