Анатолий Чмыхало - Дикая кровь

Ивашко, не расстегнув своего суконного кафтана и не распоясавшись, мешком свалился на тулуп и захрапел. А Степанке не поспалось — ворочался, натужно кряхтел до полуночи. Боярского сына одолевали нерадостные думы о неудачном посольстве, а еще не давала ему уснуть тоскливая и бесконечная степная песня, что обрывками доносилась откуда-то снаружи. Песню пели по очереди: сначала грустно и мечтательно мужчина, потом женщина. У женщины был тонкий, совсем детский голосок, который казался временами легким посвистом ветра в дымнике или тихим плачем запоздалой озерной чайки.

Когда Степанко, кряхтя и ворочаясь, порядком намучился и тоже уснул, Якунко тихо поднялся и вышел из юрты. Ночь была чистой и необыкновенно светлой от полной луны и от крупных шаловливых звезд, что резвыми табунками разбежались по всему небу.

В низкорослых неподвижных кустах переливчато шумела неуемная певунья Тумна. Горбатясь, дремали привязанные к растянутым арканам казачьи кони. Якунко хотел подойти к коновязи, да навстречу ему откуда ни возьмись темным клубком выкатилась злая собачья свора. Делать было нечего — не задоря собак, Якунко тут же отступил и нырнул в юрту.

— Не спишь? — пробормотал Степанко.

— Не смею, — так же негромко ответил Якунко, мостясь спиной к догорающему, шипящему головнями костру.

Круто клонило в сон, и чтобы случаем не уснуть, казак с добрым сердцем вспоминал опять покинутый город и кормилицу-пашню свою на Енисее, пашня его в Цветущем логу, на правом, гористом, берегу реки. А лог тот под гривастым хребтом, что от устья реки Базаихи на несколько верст идет на восток. А хребет весь в кудрявых березняках да в молодом колючем ельнике, и грибов там разных видимо-невидимо: только раздвинешь травку или трухлявую листву — и ахнешь. Сидит себе груздь желтый да с бахромою и так вкусно попахивает, что сырым съесть его хочется.

В конце июля в пахучей лесной духоте поспевает малина. В Цветущем логу красно от нее, а в малиннике жарко — дышать нечем. Берешь спелую, мягкую ягоду горстями да горстями, и никак не убывает она — столько ее там. И гудят, снуют в малиннике пчелы.

Или уж вконец размечтался Якунко, или все-таки ненароком вздремнул, но не понял, когда и как оказалась с ним рядом чужая женка. Прильнула к нему и тяжело дышит. Ужаснулся тому казак, не сатана ли его смущает, люди рассказывали про всякое. Палача Гридю нечистая сила в такой великий грех ввела, что и сказать срамотно: среди бела дня у острожных ворот верею обнимал и делал с нею то, что делают казаки с блудными женками. Якунко уже готов был размашистым крестом осенить призрачное видение, чтоб оно рассыпалось в прах и исчезло, да от женки бараньим салом и трубкой пахнуло. И шепнула она узывчиво:

— Хызанче я, не бойся.

Якунко обрадовался, повеселел. Ну коли ты Хызанче, иная с тобою и речь. Сразу потянулся, гибким телом приник к ней.

— Не спишь? — снова окликнул Степанко.

— Перво дело, не смею…

Хызанче ускользнула, когда в дымнике шелковисто заголубел крохотный кусочек неба и стали различимы прутяные решетки юрты. На прощание женка шепнула:

— Завтра будет зима, и ты, однако, замерзнешь. Теплая Хызанче снова придет, — и зачем-то сунула ему кусочек лисьего хвоста. Не вдруг понял Якунко, что это и есть талисман, залог ее верности казаку.

Немного погодя Якунко услышал нарастающий топот коня и, приоткрыв полог, выглянул из юрты. Он увидел уже искристое, солнечное утро, увидел заиндевелые кусты и на длиннохвостом гнедом жеребце красного с морозца Мунгата, который ночью объезжал разбросанные по степи отары.

Еще в 1647 году тишайший царь Алексей Михайлович настрого повелел красноярцам на месте старого острога поставить новый. Воевода Петр Протасьев заставил подьячих несколько раз выкликать на торгу царскую грамоту, а затем опросил служилых людей, согласны ли они рубить смотровые башни и острожные стены, да и хватит ли у них на то сноровки.

— Хватит, отец-воевода! — в один голос рьяно ответили красноярцы.

А когда дошло до дела, казаки уперлись, что уросливые кони. Мол, ставить острог мы не прочь, но возить лес на то острожное ставление не будем, пусть возят посадские. Как ни старался Протасьев, уговорить служилых ему не удалось. Не смог сделать этого и сменивший его на воеводстве Андрей Бунаков.

Острог совсем остарел, осунулся. Стены подгнили, караульные всходили на них с большой опаской — того и гляди рухнут, все осело в назьмы и крапиву. Чинить тут было уже нечего, один выход — строить.