Анатолий Чмыхало - Дикая кровь

Пригнувшись, потихоньку, чтобы не разбудить мать и сестер, Маганах с сердечным замиранием скользнул в свою бедную пастушескую юрту. И сразу же в пляшущем красноватом дыму догоравшего костра увидел лучистые, радостные глаза дорогих людей. Как и в других юртах, здесь еще не ложились спать.

— Ты приехал, о сын мой, свет очей моих! — воскликнула старая Тойна, нетерпеливо протягивая руки и поднимаясь навстречу сыну. В этих ее словах прозвучали счастье встречи и тревога, и гордость за Маганаха, такого доброго и сильного, во всем похожего на отца. Маганах, разумеется, не помнит, как умер его отец, мальчику тогда было всего пять лет. А у Тойны так и стоит перед глазами тот ненастный день, когда раненного в грудь мужа привезли в улус — Мунгат кочевал тогда под Красным Яром и вместе с киргизами и тубинцами осаждал русский город. Юрты улуса стояли в крутой излучине Качи-реки. А было это в трудный для качинцев год Козы, когда подгородные качинские князцы отшатнулись от Белого царя и покинули свои извечные родовые кочевья.

Следом за матерью к Маганаху бросились шустрые сестренки Харга и Ойла с мелко рассыпанными по плечам девичьими косичками, принялись по-ребячьи радоваться, звонко хлопать в ладоши. Он обнял их и от души рассмеялся:

— Вы беспокоились обо мне? Но разве мой рыжий Чигрен, мой кровный брат, быстрый, что молния, не наготове? — и, гордо вскинув голову, пошел расседлывать коня.

Для Маганаха осталось загадкой, как в улусе среди глухой ночи вдруг узнали о его приезде. Когда он вернулся в юрту, на почетном месте уже сидел добрый Маганахов учитель старый Торгай, а рядом с ним, приготовившись слушать, примостились несколько парней и девушек. Но в эту ночь старик не рассказывал им сказок и не пел, он только расспросил своего ученика о Красном Яре, о приезде Атаяха в улус у горы Балых-таг и еще о многом, что сегодня казалось ему важным.

— На мирное слово миром отвечают, на войну — войной, — сказал он, запахивая овечью шубу и прощаясь. За ним потянулись остальные гости, явно недовольные тем, что Торгай не стал петь.

Маганах снял мягкие козьи сапоги и лег, согнувшись калачом у потухшего костра, и, натянув на себя волчий тулуп, уснул. Спал он крепко, непробудно, отсыпался за все бессонные ночи, проведенные им в пути. И не видел Маганах, как наступил серый и поздний осенний рассвет, и как на холодной заре вихрем налетели на улус монголы, и как они отгоняли косяк Мунгатовых коней, а заодно и пасшегося неподалеку от косяка красавца Чигрена. И не слышал Маганах, как бил о камень крепкими, что кремень, копытами и как пронзительно ржал его тонконогий конь, призывая хозяина.

В нетерпеливом ожидании воеводского слова, гибкий, с плоской грудью и крепкой шеей князец Атаях в полном, начищенном до блеска, боевом облачении с заложенными назад руками ходил перед съезжей избой, поглядывая на обступившие площадь острожные строения. Конечно, он узнал и высоко взнесенную в небо соборную церковь, и мрачный, прижатый к земле тюремный двор, и угловую, с деревянным штилем, Качинскую башню, хотя прошло уже двадцать лет. Еще при воеводе Акинфове Атаяха вместе с матерью и малолетними братьями взял в аманаты атаман Дементий Злобин. Хоть Атаяху и было тогда неполных десять лет, он запомнил на всю свою жизнь суровое чернобородое лицо Дементия.

Теперь Атаях давно сам себе князь и многого скота хозяин, у него свой большой улус, а острог все стоит на том же труднодоступном месте. Что ж из того, что стены местами поросли зеленым мхом, кое-где покосились и осели. Но взять острог по-прежнему будет не так просто: на лиственничных раскатах устрашающе горбились пушки, и все казаки — конные и пешие — были теперь с огненным боем. Разве что подтащить поболее бересты и смолья и поджечь ветхие стены? Да караулы углядят — потушат.

Атаях еще раз скользнул острым взглядом раскосых глаз по острожным строениям и грустно усмехнулся. Приехал на Красный Яр за помощью против монголов, а сам прикидывает, как лучше идти на город в воинский напуск. Однако все еще может случиться: сегодня — против монголов, а завтра — с монголами.

Тем временем воевода в съезжей советовался с атаманами да детьми боярскими, как быть, чтоб и смятение в остроге было невелико и чтоб лучшим образом подготовиться к встрече Алтын-хана, если он бросится вдруг на Красный Яр. Скрябин явно боялся несметной монгольской силы. Вжавшись в свое кресло под иконой, он ждал разумных советов. Но люди как бы потерялись, они ничего не говорили напрямки, не зная наверняка, придутся ли по душе Михайле Федоровичу их слова.