Нэнси Митфорд - Любовь в холодном климате

Это было невероятной поступком для леди Монтдор, так как она обожала смущать людей, это было одним из ее любимых развлечений. Без сомнения, Седрик должен был стать ее любимой игрушкой до тех пор, пока не наступит неизбежное разочарование, поэтому ничто не было слишком хорошо для него, она была настроена очаровать его.

Я стала много думать о Седрике, меня интересовало, как он примет эту ситуацию, этот молодой человек с Запада, вдруг столкнувшийся с аристократической Англией периода упадка, с картонным графом, благородным и манерным, огромным роскошным домом, вышколенными слугами, атмосферой неисчерпаемого богатства. Я вспоминала, каким неестественным оно мне казалось в детстве, и ожидала, что он будет подавлен в равной степени. Однако, он мог почувствовать себя как дома рядом с леди Монтдор, тем более что она жаждала ему понравиться. В ней было что-то порывистое и почти детское, что могло согласоваться с его американским мировоззрением. Это было единственной надеждой, в противном случае, оказавшись слишком робким, он замкнется в себе. Из глубины моей памяти всплывали слова, связанные в сознании с Канадой: пиломатериалы, хижина, продолженная ставка [20] Прием в покере, вид блефа, когда игрок рассчитывает забрать все и сразу. Подробнее (ее когда-то предложил дядя Мэтью в дни своей бурной молодости, играя с Гарри Оуксом с Онтарио). Как же я сожалела, что не смогу присутствовать в Хэмптоне, когда этот Джек-золотоискатель прибудет застолбить свою заявку на эту хижину. Едва я произнесла это желание, оно было удовлетворено, леди Монтдор позвонила узнать, смогу ли я приехать вечером; она подумала, хорошо бы пригласить еще кого-нибудь из молодежи, когда приедет Седрик. Как заметил Альфред, награда нашла своего героя.

— Если ты рассчитывала на награду, то я с тобой солидарен. Я возражал только потому, что думал, ты течешь по течению и уступаешь старухиным прихотям, не имея скрытого мотива. Это я считал деградацией. Но если ты работала по найму, — добавил он, с неодобрением глядя на меня, — то заслужила хотя бы приглашение.

За мной прислали автомобиль. Прибыв в Хэмптон, я сразу поднялась наверх, где приняла ванну и переоделась в соответствии с инструкциями горничной. Я ни разу не ночевала в Хэмптоне со времени моего замужества. Зная, что Альфред не захочет ехать, я всегда отказывалась от приглашений леди Монтдор, но моя спальня все еще оставалась знакома до мелочей. Ничего не изменилось, на полках красного дерева стояли те же книги, что я читала в течение двенадцати лет, то есть больше половины моей жизни: романы Роберта Хитченса и Локка, Наполеон, лорд Розбери, «Дом радости» Эдит Уортон, Лаура Ричардс, «Дракула» и книги по дрессировке собак. Под ними на комоде красного дерева стоял бронзовый японский чайник с рельефом из кувшинок. На стенах помимо двух рисунков, о которых Дэви отозвался с таким пренебрежением, висели картина Морланда «Фермерский рынок», акварель Ричмонда с пожилым господином в клетчатой юбке и пейзаж Толедо маслом кисти то ли Малыша, то ли леди Монтдор. Их стили были практически неразличимы. Это была их ранняя работа, которая висела здесь лет двадцать. Эта комната напоминала мне материнское лоно, отчасти потому, что была такой теплой, мягкой, красноватой, закрытой от всего мира, а отчасти из-за овладевшего мною навязчивого желания вырваться из нее на волю. Одеваясь в тот вечер, я размышляла, как прекрасно быть по-настоящему взрослой замужней женщиной и не бояться незнакомых людей. Я еще побаивалась лорда Мерлина или Наместника Уэдхема, но это был не панический беспочвенный ужас, а скорее разумное благоговение перед мудрыми старейшинами.

Одевшись, я спустилась в Длинную галерею, где лорд и леди Монтдор сидели по обе стороны камина в своих обычных позах, но в совсем не обычном умонастроении. Оба они, особенно леди Монтдор, сильно нервничали и с тревогой оглянулись, когда я появилась у дверей, а потом заметно расслабились, увидев, что это всего лишь я. Я подумала, что с точки зрения постороннего, а тем более провинциала с американского континента, они представляют внушительное зрелище. Утонченный лорд Монтдор в домашней зеленой бархатной куртке с белоснежными волосами и точеными чертами лица и леди Монтдор в безвкусном платье из шелкового крепа, слишком величественная, чтобы беспокоиться о такой мелочи, как одежда. В черно-белом платье с единственной драгоценностью — огромным кольцом, сиявшем на ее старческой руке — она сидела в своей обычной позе, расставив колени, прочно утвердив на полу ноги в туфлях с большими пряжками и сложив руки на коленях.