Анна Каменова - Вблизи Софии

— Мама даже говорила: «Уж не приколдовал ли кто Божурку к этому водохранилищу?»

Они были уже в селе. Дома, разобранные до основания, груды камней и битого кирпича — остатки построек. Некоторые дома, правда, остались почти целы, но без окон, без дверей, без крыш, они все равно мертвые. За полуразрушенным забором испуганно блеснули глаза кошки, она стремглав бросилась девушкам под ноги.

— А не похоже даже, что это наше село, что мы тут жили, — сказала Божурка, растерянно озираясь по сторонам. — Подожди, не могу сообразить, где мы. Ага, так… Тут была кузница, потом мостик — его теперь нет, — потом сворачивали к школе, потом на холм…

Все было чужим и незнакомым. От Божуркиного дома тоже остался лишь фундамент, колодезь засыпали, сад потоптали при переезде. Только на самом высоком месте, откуда была видна плотина, зеленели еще не расцветшие подснежники да снежные вершины — там за холмом — были все те же.

Девушки пошли назад. Ничто не удерживало их на этом пустыре. Взявшись за руки, они ступали среди разбросанных камней и размякшей глины, которую ветер усеял соломенной трухой, и проваливались в залитые талой водой колдобины. А тихий ветерок проникал сквозь зияющие щели оставшихся стен и, казалось, тихонько напевал какую-то песенку.

Вдруг Божурка вскрикнула:

— Гляди!

Среди развалин показался домишко. Из его трубы струйкой вился дым. Избушка казалась очень старой и ветхой. Она покосилась от времени, но все еще крепилась, да и крыша была почти целая. Если бы вокруг нее стояли дома, на нее никто не обратил бы внимания. Но теперь ее желтевшая на холме изгородь сразу бросалась в глаза, выглядела необычно, сказочно. Подруги боялись подойти. Потом Таня пробежала несколько шагов вперед, остановилась у дома и принялась его боязливо осматривать. Дверь была притворена, и к ней вели свежие следы. Два окошка с деревянными перекладинами посредине и мутными стеклами, пыльными и затянутыми паутиной, почти не пропускали света. Сквозь них ничего не было видно. Девушка спряталась за угол и постучала в окошко. Стучать в дверь побоялась.

Никто не отозвался. Девушки хотели уже уйти, но внутри послышался кашель и на пороге появился старик, хмурый, с торчащими усами.

— Ну, конечно же, это мне только показалось, что кто-то стучит, — говорил он сам с собой. — Показалось. Кому сейчас стучать? Живого человека в селе не осталось.

— Дедушка Гьоне! — воскликнула Божурка. — Ты здесь?

Старик улыбался. Усы его еще больше встали торчком, как иглы у ежа.

— Смотри-ка — Таня! И Божурка. Здравствуйте, девушки. Так ведь ты же сломала ногу? Значит, уже вернулась? И зачем вы пришли в такую глухомань?

— А ты, дедушка Гьоне? Почему ты тут живешь? Один, да?

— Один, дочка. Наши все уехали, а дом-то не разобрали — что с него взять? Да и денег на разборку не стоило тратить. А он высоко стоит. Не зальет его. Я тут должен оставаться, пока не закончат стройку. Тут мне совсем близехонько, вот я и прихожу ночевать. Только старуха моя сердится. Прошлое воскресенье взял отпуск и навестил своих, денег им отвез маленько. Так старуха меня бранит. «Чего ты там, как сыч, один торчишь, когда к нам переберешься?»

— И тебе не страшно? — спросила Таня.

— Сейчас, как потеплело да посветлело, ничего, а зимой одному жутко. Дрова, что были, пожег. А нарубить негде. Все вырыли. Да и наши всё повывезли. Только одеяло и осталось.

— Дедушка Гьоне, а что ваши говорят? — с беспокойством спросила Божурка — Довольны они?

— Ворчат. То одно, то другое. Все вспоминают, как в селе жили. Ведь людям рот не заткнешь.

Девушки возвращались на строительство. Божурке хотелось поскорее выйти из села. Здесь ее ничто больше не удерживает. А как закончат стройку и Ганчо придет из армии, они построят себе где-нибудь новый дом, с садом.

Подруги уже подошли к стройке. Плотина, высоко поднимавшаяся над водой, была теперь видна издалека. На ее краю висят две люльки. На одной — длинноногий Недко. Он крепко зажал в руках шланг и, не глядя вниз, на воду, чтоб не кружилась голова, аккуратно покрывает раствором верхнюю часть плотины. В другой люльке устроился Момчил. Он весело насвистывает и беззаботно отвечает на шутки товарищей, что под его тяжестью оборвется трос:

— Ничего. Падать тут мягко — сразу в ванну.

Момчил не боится головокружения, но и он не смотрит на воду, не заглядывается на красиво очерченные берега нового озера. Главное для него — сделать плотину крепкой и водонепроницаемой. Все знают: там, где Момчил, все будет сделано на совесть, прочно. «Здесь работал Момчил», — и он выводит огромное и немного покривившееся «М». Ничего, что скоро вода скроет эту букву. Момчил знает: здесь он стал мастером.