Ференц Каринти - Будапештская весна

— Скажи, а где же находится твой магазин? — попытался перевести разговор на другую тему Тибор Петерфи.

— И тогда я твердо решил вытравить из себя это чувство, — как ни в чем не бывало продолжал Шимон. — Трудно было, но я его выжег из себя… Хватит. Что я с ним буду делать? Тосковать по родине здесь — это все равно что иметь пупок не на пузе, а на спине…

— Хорошо, не будем больше об этом, — оборвал его Зимани. — Не трави себе душу.

Однако остановить Шимона было невозможно, хотя его уже никто не слушал.

— Но, должен вам сказать, видимо, это чувство прирастает к человеку… Тоску по родине отдельно не вырежешь, вместе с ней нужно удалять и кое-что другое. Понимаете? Тогда и всю душу нужно вырезать…

— Может, хватит об этом? — спросил Зимани, на этот раз уже со злостью. — Это твое личное дело, и нас оно нисколько не интересует.

— Вы от меня ничего не ждите, — продолжал Шимон. — И ни на что не надейтесь! Знаю я этот приемчик: стоит только тут появиться венгру, как он сразу же бросается мне на шею, а потом оказывается, что у него нет ни квартиры, ни денег, ни работы. И все это он хотел бы получить от меня!.. Так вот, вы от меня ничего не получите. Вот за бутылку виски, а она стоит двадцать долларов, я заплачу — и баста!

Разлив остаток виски по стаканам, он ушел, не попрощавшись, а лишь прикоснувшись пальцами ко лбу.

— Чокнутый, — заметил Анти Куруц и показал пальцем на лоб.

Однако спустя некоторое время Шимон вернулся и, подойдя к нашему столу, сказал:

— Заплачу я вам еще за одну бутылку.

Он ушел, подпортив нам настроение. Выпив виски, мы захмелели. Очи стал красным как рак. Моцинг не переставал по-идиотски шутить.

— Хорошо же мы будем выглядеть, когда закончится наше турне!..

— Перестань! — оборвал его Карчи Зимани. — Лучше всего не говорить об этом.

— О чем?

— О нашем положении.

— А, по-твоему, какое оно будет? — не унимался Петерфи.

— Скотским, — ответил Зимани.

— А ты бы как поступил?

— Во всяком случае, так, чтобы в конце концов наша команда не разлетелась бы в разные стороны без гроша в кармане. Когда каждый уходит куда глаза глядят…

— В самое ближайшее время мы поручим организовать тебе наше следующее турне, и ты каждого из нас озолотишь, — холодно заметил Петерфи.

— Видишь ли, Тибор, я мог бы говорить что угодно, если бы у моего тестя в Чикаго была собственная типография.

— Ну тебе-то бояться нечего. В крайнем случае, вернешься на родину, как ты это сделал в пятьдесят втором году, и сделаешь там заявление, в котором обрушишься на капитализм.

— Полегче на поворотах, старина! Здесь уж ты не покомандуешь нами.

— Ладно, ладно! Мой отец ведь не был жандармским офицером.

— Ребята, ребята, что это вы надумали? Не теряйте разума, — начал утихомиривать обоих Руди Шмидт, но примирить старых противников было не так-то легко. Разгоревшийся спор захватил и остальных. Все громко заговорили.

Блашко, размахивая длинными руками, сказал:

— Выходит, Анти Куруцу, который уже выклянчил себе тренерскую работу, можно плевать на всех, да?

— Я? Ты что, белены объелся?

— Не притворяйся глупеньким. Ты думаешь, я не знаю, о чем ты договаривался в Нью-Йорке с тем агентом?

— А ты с радостью согласился бы и на должность статиста, только тебя не возьмут, так как ты поздороваться и то не можешь по-английски.

— Да, конечно, здесь придется работать, — заметил Додо Рац. — Здесь нет таких должностей, чтобы за зарплатой можно было послать собственную мамашу…

— Очень прошу тебя, Додо, лучше не вмешивайся! — оборвал его Блашко. — Всем прекрасно известно, что лично ты уехал из Венгрии только для того, чтобы отделаться от собственной жены.

Правда, сам Блашко тоже оставил в Венгрии беременную жену. Вот уже несколько недель он не получал от нее никаких известий и сильно нервничал.

Во время этого спора самым спокойным оставался Руди Шмидт. Он оказался настолько предусмотрительным, что еще в ноябре вывез свою семью в Вену, где она и ожидала его окончательного решения.

— Ребята, давайте не будем поедом есть друг друга. Что нам это даст, а?.. Наша беда в том, что мы, кроме игры в водное поло, ни на что больше не способны. А здесь на это не проживешь. Здесь ватерполист — не профессия…

Вскоре спор прекратился, так как снова началась программа ревю. На сцену опять вышли те же самые женщины, что и в первом отделении, только в других одеждах, а затем появилась блондинка в халатике, которую мы еще не видели. Рядом с ней поставили шкафчик и прозрачную стеклянную ванну. Девушка надула губки и изобразила на лице такую лучезарную улыбку, какая обычно бывает у людей, весьма довольных собой. Она легко двигалась по сцене в такт музыке. Вот она плавно наклонилась, сбросила с себя халатик и вошла в ванну. Свет в зале погасили, но сама ванна освещалась откуда-то изнутри. Сквозь стеклянные стенки ванны хорошо было видно, как девушка плескалась в зеленоватой воде. Приняв ванну, девушка вышла на помост и, завернувшись в махровую простыню, обсушила тело. Короче говоря, она, разыгрывая сценку подготовки к свиданию, не спеша и тщательно одевалась, придирчиво выбирая себе белье, затем натянула чулки, черные кружевные трусики, комбинацию, и все это она проделывала настолько грациозно, что другие девушки просто меркли в сравнении с ней. Глядя на нее, можно было поверить, что она способна очаровать любого мужчину. Потом она надела шляпку, шубу и еще раз покрутилась перед зеркалом со счастливой многообещающей улыбкой…