Вадим Сикорский - Капля в океане

Впервые он с ней поближе познакомился на праздничном институтском вечере. Они сидели рядом. А когда концерт окончился и он пошел на свою кафедру, где в аудитории был накрыт стол, она резко схватила его под руку. Ее очки энергично сверкали, добрая улыбка не сходила с целенаправленного лица. Она делала порывистые, угловатые жесты, зачем-то быстро объясняя ему, что спешит домой. Как всегда, нервничала, суетилась.

Действительно, создавалось впечатление, словно под ней всегда нетерпеливо гарцует невидимый борзый конь. И не шибко умный и воспитанный. Хотя наездница, как это ни странно, вроде бы умна.

Не успели тогда сесть за стол, а Казак уже, опережая всех, плеснула в рюмки водки, причем только себе и ему, и сразу выкрикнула тост. Тост был одновременно и за Первое мая и за него. Все засмеялись, а Белков, видимо уязвленный, через силу улыбаясь, крикнул:

— Вот вы вдвоем и пейте, а у нас еще водки нет. И потом, неужели Грандиевский по значимости равен международному празднику?

Раздался взрыв смеха. А Казак опрокинула лихо стопку и тут же, сделав порывистое движение за колбасой, толкнула бутылку с лимонадом.

Следующий тост произнес Белков.

— Не преуменьшая нисколько значения Грандиевского, — при этом взгляд по сторонам, немного задержавшийся на француженке, — предлагаю выпить за праздник как за таковой, ура!

А он чувствовал тогда себя опять очень неловко. Опять-таки «высунулся», совсем не желая того. Именно поэтому и запомнил все так подробно. И злился на Казака. А она ничего не замечала, что-то все быстро говорила, подпрыгивала, ерзала на стуле. Поерзала, покричала и вдруг совершенно неожиданно попрощалась и ушла. В дверях обернулась, одарив все помещение культмассовой улыбкой, помахала весело сразу всем рукой, хотя никто и не заметил ее ухода и даже не обернулся. И исчезла.

А потом ему передали, что она думает уходить из института, потому что поняла, что ему нравится француженка. И что больше так продолжаться не может. А что именно «продолжаться», он так и не понял. Но, к сожалению, ушла француженка, допеченная шефом. А Казак продолжала преследовать его на своем невидимом скакуне.

Тот первомайский вечер запомнился еще и из-за первого, да, собственно, и последнего серьезного разговора с Белковым.

Впервые Белкова привел в институт новый ректор, его друг, бывший военный, сразу дисциплинировавший весь «личный состав». И он, Грандиевский, узнал в новом завкафедрой того самого студента, который учился когда-то с ним вместе, только на курс старше. Шустрый общественник редактировал факультетскую стенгазету. Смешно и талантливо выступал в капустниках. На одном капустнике они даже вместе пели студенческую песню коллективного сочинения. Номер имел успех именно благодаря контрасту, маленький, юркий, хрипловатый тенор и статный, осанистый, крупный бас.

Белков тоже тогда узнал его и еще спросил: «Как ты? Что здесь делаешь?»

— Рядовой преподаватель, товарищ заведующий кафедрой.

Белков улыбнулся, попрощался, это было на глазах у всех, но, сделав шаг, быстро вернулся и сказал так, чтобы слышал только он: мягко и доверительно.

— Я тебя сразу попрошу об одном: мы с тобой на «ты», но на собраниях и вообще в присутствии местных посторонних будет лучше, если на «вы». Может быть, даже придется умышленно критиковать тебя чаще других.

— Да мы не так уж и знакомы-то, — шутя ответил он тогда. — Не волнуйтесь, товарищ завкафедрой, не дискредитирую.

И было смешно, когда Белков, улыбаясь, похлопал его покровительственно по плечу, чуть ли не поднявшись для этого на цыпочки и, видимо, испытывая тщеславное удовлетворение. И сказал:

— Ты умница, все понимаешь. Вся наша жизнь — игра.

Прошло немало времени, и вот только тогда, на том первомайском вечере, Белков, выйдя покурить и пройтись по коридору, потянул с собой под руку и его. И заговорил о новом методе преподавания иностранных языков, захватившем тогда многих. Значит, ему кто-то нашептал, что Грандиевский увлекся этим методом.

Да, увлекся. И пусть не он сделал это открытие, а выдающийся болгарин. Но он про себя гордился, что первым практически применил элементы метода в своем институте. Да и применил-то поначалу тоже «про себя», тихо. Но его ученики сообщили другим студентам, в конце концов дошло и до начальства. Еще старый ректор пригласил его к себе, но встреча не состоялась, ректор серьезно заболел, так, что уже не смог встать с постели.

С Белковым речь зашла о релаксации [3] Расслабление. , которую болгарский ученый условно назвал «концертным состоянием». И он тогда был поражен, что Белков и наедине обратился к нему на «вы». И эта его задушевно-стальная интонация!