Вадим Сикорский - Капля в океане

Он даже старался иногда как-то скукожиться, уйти в себя, как улитка, именно в чисто физическом смысле. В такие минуты ему хотелось, — а в сущности, и всегда хотелось! — чтобы на него смотрели в перевернутый бинокль. И хотелось говорить тихо, прятать большие руки, суживать плечи.

Черт бы побрал эту его статность и то, что он весь такой орлиный, генеральский.

Но какая бы ни была внешность, а вообще-то говоря, в его годы, с его образованностью и многочисленными способностями убого быть просто рядовым преподавателем языка наравне с молоденькими выпускниками инязов! И сидеть много лет на стошестидесятирублевом окладе! Сто сорок на руки. И до сих пор не только не защитить кандидатскую, но даже и не получить должности старшего преподавателя.

Хлопоты о бо́льших благах, о повышениях… Это все опять было связано с п о п у т н о й деятельностью, к какой он был не способен.

У него еще и фамилия, черт бы ее побрал, в pendant [1] В соответствии, в тон (франц.) . внешности. И даже имя.

И действительно, когда кто-нибудь из ораторов на очередном собрании называл его фамилию, она в старой аудитории или зальце звучала так блистательно, почти до вздрагивания. Эта антикварная фамилия была бы хороша под гулкими золочеными сводами дворца. А здесь она звучала диковато и странно. И, словно побившись великолепным эхом о бедные стены, о казенную краску и потеряв свою значительность, оказывалась в виде чего-то общипанного и ненужного.

Но давно уже стало обычным, и никто не вздрагивал, когда напористый, как муравей, завкафедрой профессор Белков всегдашним надсадным, но никогда не хрипнущим, каким-то тихо-кричащим тенорком говорил:

— А вот, например, у товарища Грандиевского далеко не все в абсолютном порядке. Он не жаждет, видите ли, впрочем, как и некоторые, отрабатывать лишние часы. И редко когда уговоришь его выручить и взять на себя работу дополнительно. Но ведь все равно придется. Никому от этого не разрешено увиливать. Кому-то же надо, например, заменять ушедших на ФПК [2] Факультет повышения квалификации. . Это наша обязанность, наша дисциплина. Хромающая, надо сказать, дисциплина. И вам, товарищ Грандиевский, следует устранить это в кратчайшие сроки. Хотите вы этого или не хотите. Надо подтянуться, товарищ Грандиевский, и перестать хромать на одну ногу. У вас, хи-хи, одна нога, личная, работает, наверное, хорошо, а другая, так сказать, хи-хи, общественная, прихрамывает.

Белков это сравнение повторял уже несколько раз. И всегда оставался доволен. И всегда относился к сравнению творчески и что-нибудь новое добавлял. В прошлый раз у «общественной» ноги был вывих, а в позапрошлый — мозоли: «Мы вам мозоли подрежем. Мы хорошие, хи-хи, мозолисты. Попарим и срежем за милую душу. К другим обращаться не станем, сами».

И было невыносимо, что все на него, на Грандиевского, косятся. Да еще сочувственно. А он сознает, что его проклятые глаза растерянны, а чертовы губы подрагивают от напрасного усилия скрыть обиду.

Да, скрывать обиду — это его частая, постоянная, тяжкая работа. Чуть ли не главная работа. И все-таки никак он не мог к ней привыкнуть, хотя какой-то автоматизм в его лицевых и прочих рефлексах выработался. Но вот на собраниях, в присутствии женщин, когда особенно боишься проявить обиду, тут-то именно она и выпирает, вылезает на глаза и губы, сутулит, черт бы ее побрал.

Ввести бы в кровь бесчувственность. Пожизненные транквилизаторы. Оттренировать спокойствие.

Но бывает и другое. Часто в самые неподходящие моменты, особенно когда нарастает неприятный гул на собрании, или следует нагромождение событий, нагнетание неврастении, или, как в тот раз во время выступления Белкова, у него вдруг неуместно возникает какая-то серебристо-нежная мысль, один и тот же образ, чувство. Видятся серебряная полоска озерца на юношеской охоте и потом светлые намеки восхода солнца, еще допервые, до рождения, все это существует само по себе, и чувствуешь себя выше, чище…

Эта мысль-образ возникала, как штрих, как серебристое тире, даже, случалось, тогда, когда он слушал чью-нибудь речь, между самыми умными и самыми глубокими словами. Несмотря на весь ум и всю глубину говорившего.

Может быть, именно вот эти, неожиданные для него самого контакты с чем-то нетеперешним, каким-то высоким, иногда позволяли сохранять спокойствие, и порой даже спокойствие с улыбкой. Подниматься над бытом. В общем-то, конечно, по сравнению со всей серьезной жизнью, со всеми ее серьезными делами, заботами, проблемами эти его мимолетные контакты, выпадения, «серебряные паузы» — мелочь. Вроде бы ерундовая деталька, чепушинка. Но как ни странно, а эта способность была, может быть, косвенным признаком, указывающим на некое его эстетическое отношение к жизни. Абсолютно чистое. И чисто эстетическое неприятие многого. Отказ от чего-то практически важного во имя…