Вадим Сикорский - Капля в океане

— Сима, Сима! — это ее мать вдруг не выдержала, вскрикнула и разрыдалась, закрывшись носовым платком. А потом говорила сквозь всхлипы: — Зачем ты это… Это все от вина… все вино…

— Мама, прости меня, мама! Но я сегодня все скажу. Он и ко мне отвратительно приставал. Но была бумажка, ширма. Была справка, что он хороший. У меня сегодня большой день. И большая ночь. — Сима с пылающим лицом повернулась к мужу: — Может быть, я действительно ненормальная, и ты, Юлиан, вправе со мной порвать, а я тогда в обручальное кольцо вставлю камень в знак того, как тяжело жениться. Прошу всех выпить за нашу жизнь с моим любимым! — закончила Сима.

И тут вдруг неожиданно поднялась Кира Александровна.

— Я сегодня счастлива, — сказала она, — Сима, я вам благодарна за лестные слова обо мне, но дело не в этом. Я присутствую на самой оригинальной и замечательной свадьбе. Я восхищаюсь вами, Сима, я с вами согласна и до конца разделяю ваши чувства. Во времена революции, о которых вы упомянули, я во многом разошлась во мнениях с моей родней. Но я действовала в соответствии со своей совестью, со своими убеждениями. Остаться самой собой, сохранить свою личность, как бы ее ни старались обтесать, сгладить острые углы, это я считаю самой большой победой любого человека в жизни! Государство ценно именно личностями, а не безликостью. Государства, разрушающие личность, неизбежно слабеют. Вы личность, Сима. Вы восстали против своего безликого, но чиновного отчима, и это не узкосемейный, а гражданский поступок! Я в этом убеждена. И вот я обращаюсь при всех к вашей матери: вы можете гордиться своей дочерью! И Юлиан личность. Вы так очевидно созданы друг для друга! Хотя вам и трудно будет вдвоем, но всегда ярко и интересно, а ведь это главное. Никто не слышал еще от меня такого длинного выступления. Я пью за вас и ваше долгое и верное счастье! Почаще прощайте его, своего вулканического мужа, он очень хороший и благородный, наш дорогой неукротимый Юлиан, наш Примус!

Сима прильнула к Юлиану, и они долго не отрывались друг от друга.

Д. Д., когда все гости вышли на улицу, возвращаясь домой, хвастался:

— Ну, что я говорил насчет цирковых номеров? И подумать только, мама, она могла быть твоей невесткой!

— Не могла бы. Вы бы оба аннигилировали. Не хвастайся, доктор пророческих наук, — усмехнулся Лев Евгеньевич.

— Сима все-таки немножко выпендривается, — ревниво заметила Вика.

Сестры молчали.

— Мама, помнишь, Левка любопытно выразился: надо дать истории, прошлому, свою душу, как мать дает грудь младенцу. Отпаивать прежний мир, словно умирающего дистрофика, грудным молоком памяти. Это он адресовал Юлиану, веря в него, как в витию с историческим заскоком. И еще формулировал: как отпечатки пальцев не повторяются, так и отпечатки мира в памяти, в таком определенном узоре, сочетании, коллизиях жизни и судьбы. Да и вещей и природы. А Юлиан, помнишь, что тогда ответил?

— Нет, — Кира Александровна покачала головой, хотя отлично помнила и могла даже кое в чем скорректировать сына.

— А я помню, — с воодушевлением продолжал разошедшийся Д. Д., довольный на этот раз традиционно долгим именинным чаепитием с матерью, — Юлиан сказал: бывает еще острее чувство, когда какой-нибудь день жалко не меньше, чем инвалиду утраченную ногу или руку. Юлиан злобствовал против некоторых редакторов, помнишь, словно перед нами оправдывался, что его не печатают. Помнишь, он вдруг стал орать: у нас еще есть такие недалекие редакторы, вулканические перестраховщики, боятся человеческой памяти как огня! Они пытаются вырубить факты, историю, да разве это возможно? А разве можно редактировать человеческие души? И получаются после них в произведениях душевные инвалиды, ублюдки, полулюди, четвертьлюди, деформированные натуры. Неполноценные мыслители. Такие редакторы есть в искусстве и в самой жизни. И, помнишь, при этом Юлиан опять зыркнул многозначительно на меня, — смеясь закончил Д. Д. — Ну, как моя память, не вырублена, не деформирована? Сдал экзамен?

Д. Д. смеялся, а сам думал, что он-то свою память, этого когтистого зверя, ловко приструнил. Так и надо! Если выпустить его на свободу, жить невозможно, он тебя самого растерзает! Как тогда когтил его, Д. Д., в Крыму!

— Ну что, мама, утро воспоминаний считать закрытым? — вдруг поднялся он. По лицу матери пробежала тень, но она сразу согласилась. Закончилось самое дорогое для нее в этом дне: спокойное общение с сыном, просто так, не по делам, не на ходу.