Вадим Сикорский - Капля в океане

Д. Д. посмотрел на часы и вскочил с дивана: пора идти! Сегодня прощальный ужин с вином и музыкой, а рано утром отъезд. Слишком долго Сима была паинькой, как бы она все, что накопилось, не выдала под занавес! Впрочем, чего он боится? Перед шефом он всегда оправдается. Хотя лучше бы, конечно, все обошлось тихо. Он наодеколонился и, свежий, улыбающийся, явился на ужин. Вечер проходил весело. Когда тосты кончились, стали обмениваться впечатлениями, дружно заговорили о короле, увлекающемся дирижированием.

— Палочка дирижера для него просто обструганный королевский жезл, — вдруг съязвила Сима.

Д. Д. внимательно посмотрел на нее, только ради красного словца она не стала бы выступать. Впрочем, выпила в дансинге и здесь добавила.

— Браво! — воскликнул шеф.

Супруга ревниво заявила:

— Че-пу-ха!

— Уважаемая а к а д е м и с с а, — глаза у Симы опасно сузились. — Все любят власть, и вы бы рады управлять своим мужем, как оркестром.

Все притихли, кто-то фыркнул, Д. Д. похолодел.

— Но в чем-то он все-таки неуправляем, не то что государство! — продолжала Сима.

Супруга покраснела и пальнула глазами в юную бретершу. «Только бы старая кикимора всерьез не раззадорила Симу, — подумал Д. Д. — А то и шефу не поздоровится».

— Остроумно! Нет реального государства, есть хоть оркестрик! — поспешно вмешался Д. Д. Он протянул супруге блюдечко с ее любимой икрой и улыбнулся так, словно его губы тоже состояли из высокосортной красной икры. — А вообще была прелестная поездка, и мы все должны поблагодарить шефа. — Он посмотрел многозначительно на Симу. — Какая прелесть дом Андерсена!

Но повернуть разговор ему не удалось, шеф, явно заинтересованный Симиной темой и ею самой, вдруг заявил, глядя в упор на юную собеседницу:

— Вы говорите, жажда власти… К сожалению, люди в большинстве таковы, что власть над ними не представляет особого интереса. — Он брезгливо поморщился и продолжал: — Не делает чести, я бы сказал. Как правило, и гордиться-то особенно нечем. Вот если бы командовать батальоном Наполеонов или властвовать над толпой Байронов, тогда… — Академик погладил сверкающую, как фонарь, макушку и закончил, снисходительно улыбаясь: — Тогда честолюбие было бы удовлетворено.

— Но бывает еще и корыстолюбие! — возразила Сима.

— Это у нас-то, — засмеялся шеф.

— У вас блестящая голова, — ответила Сима, нарочно глядя в упор на его бритый, сверкающий череп. — Вам, конечно, мало простых смертных. Но не бывает армий из Наполеонов и массы Байронов. Или даже академиков Шаповаловых. Они уникальны. Шаповаловы не позволили бы командовать собой Байрону, Байроны — вам, академику Шаповалову.

— Но, но, но! Вы мне слишком льстите.

— Но ведь над обычными людьми вы власть не цените?

— Властвовать над слабыми — все равно что считать себя богатым, набив карманы древесной листвой.

— Когда я работала в вашем институте, про вас говорили: он любит сгибать непокорных, ломать строптивых.

Сима смело вперилась в глаза шефу, Д. Д. слегка толкнул ее под столом коленом. Сима вздохнула и сказала отчетливо:

— Не беспокойтесь, Дмитрий Дмитриевич, вы же мне говорили о шефе только самые высокие и прекрасные слова и не лягайтесь под столом. Лучше я перейду на н е л я г а л ь н о е положение, — и она пересела под общий смех и под аплодисменты академика на другой конец стола. — Вы, Дмитрий Дмитриевич, как бы это сказать… своеобразный нравственный самбист, но тут вам нечего опасаться, оставайтесь и за столом нейтралом, швейцарцем.

Шеф сказал добродушно Д. Д.:

— Не мешайте ей, дорогой, я не обидчивая фефела, мне даже очень нравится ваша протеже. Юная прелестная спорщица!

Супруга скривилась еще больше.

— Ее не усмиришь ни как Байрона, ни как Наполеона, вместе взятых, — попытался пошутить Д. Д. Шеф улыбнулся и обратился к Симе:

— Если говорить серьезно, есть еще одна разновидность власти: аппарат, инструмент для осуществления блага, добра своим подчиненным. Тогда они скорее подопечные нежели подвластные.

Сима мрачно усмехнулась и ответила:

— Вся беда в том, что многие начальники думают о себе как о провидцах, о мессиях, им кажется, и к вящему ужасу совершенно искренне, что они, именно они четко разбираются в добре и зле. В черном и белом. Как будто только у них особое чутье на человеческое счастье. В настоящем и будущем. А несогласных — на эшафоты, на виселицы. А в ваших институтских масштабах: уволить с работы или, самое гуманное, не дать продвигаться по служебной, научной линии.