Камен Калчев - Генеральная проверка

— Ты пахарь и землекоп, господин Стамболийский, из села Славовица! Вот кто ты такой!.. Человек из народа! Пахарь и землекоп!.. Человек из народа!.. — кричал кто-то из депутатов центра, но его быстро заставили замолчать.

— Человек из народа! Пахарь и землекоп! Это хорошо, — проговорил Димитров, с улыбкой глядя на Стамболийского. — Мы все из народа, но вопрос заключается в том, чтобы не забывать, где мы выросли!

— Будь спокоен, господин Димитров, — перебил его Стамболийский, — уж этого-то мы не забудем! Не забуду я и того, как мы с тобой сидели когда-то вместе в тюрьме. Спали на голых деревянных нарах, хлебали тюремную похлебку из одного котла.

— Что было, то было.

— А помнишь, как нас выводили утром на прогулку в тюремный двор и мы вслух мечтали о республике и о социализме? Или забыл уже? Ведь мы тогда были друзьями… По многим вопросам придерживались одного мнения… Что же с нами произошло, Георгий?

— За решеткой мы все становимся сентиментальными! — улыбнулся Луканов. — Но жизнь идет вперед, люди меняются… Диалектика!

— Да, господин Луканов, — продолжал Стамболийский. — Диалектика!.. Люди меняются, жизнь идет вперед… Но это тюрьма… А тюрьма — это большая школа!

— Жалко, — продолжал иронизировать Луканов, — что вы рано ушли из этой школы. Теперь некому вас учить…

— Ему еще не поздно снова поступить в нее! — неожиданно выкрикнул профессор, стоявший за колоннами. — Пусть вернется туда!

Стамболийский не обратил внимания на эту реплику, а может, сделал вид, что не услышал ее. Он лишь вздохнул и сказал:

— Знаете, что я понял там, господин Луканов? Я понял, что вас погубят доктринерство и сектантство. Это я понял и в тюрьме, и позднее, и знаю сейчас…

— Вы о нас не беспокойтесь, господин Стамболийский, — махнул рукой Луканов, — есть кому думать о нашем доктринерстве и сектантстве… Вы лучше вначале наведите порядок у себя, а потом уже давайте советы другим… Посмотрите на своих министров и депутатов! А нас нечего оплакивать…

— Только одного из всех вас я уважаю, господин Луканов, — перебил его Стамболийский, — Георгия Димитрова!.. Вон того, бородатого, что сидит позади тебя. Завтра он уже будет впереди тебя. Это коммунист, с которым мы можем поругаться и все равно останемся друзьями…

— Браво! Браво!

— А все вы, остальные, — адвокаты и ораторы… Вот каково мое мнение о вас, если вас это интересует…

— Спасибо, — улыбнулся Луканов. — Но в ваших комплиментах мы не нуждаемся. Думаю, что и товарищ Димитров не нуждается в них.

— Мне, господин Луканов, совершенно безразлично, нравятся вам мои слова или нет… Я сказал лишь то, что думаю, а выводы делайте сами… Но мы слишком отклонились от темы… Здесь шла речь о репарациях и об ответственности тех, которые сидят справа как, ни в чем не бывало, будто их это не касается… Пока мы с вами здесь ругаем друг друга, они довольно потирают руки и соображают, как выйти сухими из воды… Они надеются, что в пылу споров мы о них забудем… Нет, мы не забудем!.. И народ не забудет. А когда разделаемся с ними, мы возьмемся за проведение социальных реформ, во имя которых пришли к власти, во имя которых народ выразил нам доверие на выборах двадцать второго апреля текущего года!.. Мы будем выплачивать репарации и проводить реформы… Другого пути нет… Я так и заявил его величеству: «Смотри влево, ваше величество, и только влево, на народ!.. Справа — могила, смерть, там реакция, безумие, бешенство!»

— Демагогия! Настоящая демагогия! — сжав кулачок так, что побелели суставы, с возмущением пробормотал журналист и направился к выходу. — Опостылела мне эта демагогия!

— Куда же вы, редактор? — послышался за его спиной чей-то голос. — Сейчас как раз начинается самое интересное!

Журналист обернулся. Лицо человека, который улыбался ему, показалось знакомым, но в первое мгновение он не мог припомнить, где видел этого высокого, стройного человека с ясными голубыми глазами, в которых как будто отражалось небо.

— Не узнаете меня, редактор?

— А, майор Тодоров! — воскликнул журналист. — Сразу не узнал вас! А ведь вы, кажется, военный?

— Был…

— Демобилизовались?

— Да, после подписания Нейиского договора.

— Жаль, что не могу выразить вам свое сочувствие!

— В этом нет необходимости. Обойдемся и без вашего сочувствия!

— Что ж, тогда прощайте, майор! — И журналист вышел, сильно хлопнув дверью.

Депутаты Народного собрания утоляли жажду в буфете. Среди них были и журналисты, и бывшие политические деятели. Возле них увивались какие-то подозрительные субъекты, у которых здесь были свои служебные дела. У входа в буфет стояли полицейские в форме, в любую минуту готовые распахнуть двери перед министрами. Здесь же толпилась и провинциальная публика: друзья и родственники депутатов, лидеры доживающих свои дни партий, оппозиционеры и обиженные, потерпевшие фиаско политики. Кого тут только не было! И все что-то говорили, перебивали друг друга, спорили, стараясь продемонстрировать свою осведомленность в вопросах внутренней и внешней политики. Иногда дело доходило и до драки, но разум все же побеждал. Правда, сказывалось и присутствие полицейских.