Валентина Ермолова - Мужские прогулки. Планета Вода

…Лифт не работал. Взобравшись на десятый этаж, Михаил Михайлович остановился отдышаться. Сквозь пыльное окно виднелась головокружительно далекая полоска асфальта. «Любопытно, — праздно размышлял Фиалков, — может ли человек безнаказанно для здоровья жить на двадцатом, сороковом этаже вдали от зелени, от земли, от ее запахов и испарений?» Об этом он думал всякий раз, когда оказывался выше третьего этажа.

Приблизившись к знакомой, не обитой дерматином, голой двери, он хотел было нажать кнопку звонка, но заметил, что дверь приоткрыта, и вошел, решив, что хозяин уже поджидает гостей. Каково же было его удивление, когда он увидел в квартире Кинстинтина совершенно незнакомого человека, рассеянно рывшегося в книжном шкафу, к которому хозяин никого и близко не подпускал. Еще больше удивился Фиалков запустению, в каком находилась обычно аккуратная комната Кинстинтина. На тахте валялись кое-как сложенные рубашки, стол был завален бумагами, в кресле лежал полураспакованный тюк белья из прачечной. Незнакомец, белобрысый парень, с мальчишески залихватской небрежностью одетый в джинсы и полинялый вытянувшийся свитер, внимательно наблюдая, как осматривается вошедший, спросил хриплым и одновременно пронзительно-высоким голосом, в котором Фиалкову послышалась невеселая насмешка:

— Что, хозяина ищете?

Что-то странное было во всем этом, и Фиалков настороженно поинтересовался:

— А вы, собственно, э… кто?

— Я-то? — как бы не понял вопроса парень. Он машинально полистал книгу, которую Фиалков сразу же узнал (это был все тот же Цыбиков), неохотно водворил ее на прежнее место и вздохнул. — Следователь я. — И, подумав, добавил: — Следователь районной прокуратуры Махлин. Поджидаю дворника. Квартиру опечатать надо.

Фиалков, растерявшись, спросил осторожно:

— А хозяин… он что… арестован?

Махлин, склонив голову набок, как-то странно взглянул на него.

— Забрали, да. Только не туда, откуда все-таки возвращаются. — В его простывшем голосе послышалась издевка.

— Как это? — переспросил Фиалков, окончательно перестав что-либо понимать.

Махлин протянул к нему руку, нетерпеливо пошевелил растопыренными пальцами, и Фиалков, вдруг смутясь и от своего беспричинного смущения теряясь еще больше, поспешно стал шарить по карманам.

— Нету, — пробормотал он виновато, — забыл паспорт дома.

Махлин опять сбоку, по-птичьи склонив голову, взглянул на него, и его белесые брови недоуменно вскинулись кверху.

— Закурить, — хрипло пояснил он. — Курить страшно охота. А свои кончились.

— Не курю! — с невольным и постыдно радостным облегчением отозвался Фиалков.

Махлин досадливо поморщился и, глубоко засунув руки в карманы, отчего вовсе стал похож на уличного мальчишку, прошелся по комнате, звонко цокая подковами ботинок по голому паркету. Его белобровое лицо теперь выражало одновременно и насмешку и горечь.

— Нету его больше. Инсульт, — сказал он и издал звук, напоминающий не то кашель, не то смех. — Умер неделю назад. Неделю так и лежал… С работы уж пришли, хватились наконец… Во дела!

И Махлин опять издал горлом простуженный сипловато-кашляющий звук. Михаил Михайлович стоял, прислонясь к косяку, и молчал, собираясь с мыслями. Происходящее казалось ему нелепой, дурной шуткой, неизвестно для какой цели разыгрываемой.

— Бывали у нас такие случаи, — продолжал Махлин, — но то — пенсионеры, одинокие старые люди… А этот — молод ведь! Кстати, мог и выжить, если бы вовремя спохватились, если бы в больницу вовремя! Такие дела, да-а…

Михаил Михайлович стоял истуканом. Махлин удивлял его странным голосом, какой бывает у человека, тяжело и часто болеющего ангиной, нелепой для лица официального одеждой и языком — выражался он какими-то расхлябанными, как и он сам, словами и фразами, — и это несоответствие облика и поведения официального лица данному случаю отвлекало от главного, от возможности сосредоточиться и осознать происходящее.

Тем же небрежно-расхлябанным жестом, через плечо, Махлин швырнул Фиалкову что-то взятое со стола. Михаил Михайлович машинально выкинул руку и поймал брошенный предмет, оказавшийся записной книжкой в черной лаковой обложке.

— Посмотри… Вон сколько народища понаписано! — со злостью воскликнул Махлин. — Вон их сколько, друзей! И ни один не кинулся, не поинтересовался, не прибежал узнать, что с другом!

Послушный его требовательному взгляду, Михаил Михайлович открыл книжку и, перелистав несколько страниц, увидел свою собственную фамилию, выглядевшую странно и отчужденно, как бы не имевшую к нему никакого отношения. Он смотрел на маленькие, с легким наклоном влево строчки и не чувствовал ничего, кроме тупого недоумения: был человек — и нет человека!