Дмитрий Бавильский - Несовременные записки. Том 3

Повторюсь, что А. Белый безусловно выигрывает в музыкальности (хотя Юлия К. тоже поэт!), и это достигается не только за счет мастерского монтажа отдельных слов и выражений («темнело: синело»), но и выверенного выстраивания фраз, где вымерена каждая фраза. Звучит это при чтении вызывающе искусственно (Артём Весёлый ещё более обострил этот прием синкопирующим темпо-ритмом ), но этот приём использован на всём протяжении романа, что тоже выгодно отличает его от «наклоунности дождя», слишком обильного и беспорядочного в своем потоке.

Интересно, прямо по обоим текстам проследить особенности «метафоризма» Белого и его трансформации в творчестве Кокошко, но это уже специальное исследование, а не обозначение тенденций. Ведь двух авторов разделяют целые филологические эпохи: Маяковский, Хлебников, Цветаева, обериуты, Бродский… Заметим только, что ситуации 10-х и 90-х годов разнятся как надежда и разочарование, и творчество Кокошко, как и многих других, свидетельствует больше о распаде, нежели о синтезе, в том числе и об окончательном (?) распаде классицизма. Её авторский взгляд обращен назад и в прошлое — впереди обрыв, смерть, которую к тому же приходится встречать «глазами клоуна». Трагизм положения столь напряжен, что он уже касается не смысла, а самой формы изложения и достигает непосредственных исполнителей-героев = слов. Это опережающий распад, т. к. истинный распад языка (или, по крайней мере, его унижение — засорение чужими словами) начинается после покорения и порабощения народа. И если у А. Белого это провидчески звучит предостережением о приостановке действующего языка и его насильственном переформатировании («большевизация языка), то у Кокошко речь идет уже о гибели языка всерьёз!

Таким образом, форма произведения и принцип соединения слов в формальные фразы становятся самой его сутью, т. е. содержанием. И это содержание, как мы чувствуем и знаем, трагически серьёзно. Обращение автора в классическое прошлое безуспешно, поскольку изначально бессмысленно, так же бессмысленно, как, например, физическое (а не духовное!) введение рыцарей Роланда в Чечню, Югославию, Таджикистан или иную «горячую точку» современности.

Что же остается читателю? Наслаждаться пока восхитительно утонченной игрой в литературный бисер…

декабрь 1995, Екатеринбург

Нынешнее обозрение — особенное: хотелось бы обратить внимание на журналы-покойники. Что жертвою пали в борьбе роковой. Что не добрались до радостного утра. Что появились на свет изначально мертворождёнными. Что были обречены. Что ещё могут воскреснуть (кенотаф, с греческого — пустая могила). Это нужно не мёртвым. Это надо живым.

«РОДНИК» (1987—1994?)

Вышло 70 (!) ежемесячных номеров.

Гл. ред — А. Левкин (Рига)

«Литературно-художественный журнал»

Тираж: 32000 (1989), 52000 (1990), 1500 (1994)

Самое интересное, полноценное издание за всю историю гуманитарного перестроечного ренессанса из «новых». До сих пор ниша «центрального» андерграундного «органа» пустует. «Родник» на неё и не претендовал, но просто хорошо делал своё дело — завоёвывал и структурировал пространство, катализировал процессы, подтягивал провинцию к центру, центр — к провинции. Именно «Родник» впервые в неофициальной культуре ставит проблему отсутствия критериев, предъявляя весьма серьёзные требования к соискателям престижного места (меня вот, к примеру, так и не удостоили. Но я не в обиде). Во-первых, врождённая культура и сдержанность, свойственные северянам, во-вторых, серьёзные культурные наработки, наличие множества культурных слоев, в-третьих, реальная внутренняя свобода. Тема участия прибалтийских изданий («Даугава», «Радуга», «Таллинн») в процессе раскрепощения-воспитания российской интеллигенции (кто кому должен?!) ещё ждёт своего толкового исследователя. В самом деле, трудно представить то наивное время без мобилизующего и раскрывающего горизонты «Родника». Чья просветительская деятельность во всём своём объёме становится очевидной только сейчас (к примеру, вокабулу «Деррида» я вычитал впервые именно здесь). И даже когда многие вчерашние деликатесы стали самым что ни на есть сермяжным хлебом, помимо сугубо ностальгических переживаний и чувств, ветеранистый «Родник» приятно удивляет лица необщим выражением. Смычка Питера и окрестностей оказалась более чем продуктивной — творческая энергия горячих северных парней бьёт через край по-прежнему (дай Б-г им здоровья). А сначала перебои в выходе, а затем и постепенное умирание журнала, связано не с эстетическими, и даже не экономическими, но сугубо политическими проблемами. Что ж, нам же хуже. Особо страдающим от отсутствия «Родника» предлагаем обратить внимание на совсем новый питерский журнал «Ё», куда Левкин и компания перетекли со всем-всем-всем-всем лучшим.