Дмитрий Бавильский - Несовременные записки. Том 3

Тысячи лет человек находится в ситуации борьбы с дикой природой на уничтожение. Тысячи лет движим концепцией «покорения природы» путём её беспощадных функциональных подгонок. И в этой борьбе такое счастливо найденное, многократно доказавшее свою эффективность и постоянно совершенствующееся орудие, как технологическое, сугубо рационализирующее мышление, совершенно справедливо заявляет, наконец, своё право на доминирующую роль в расстановке мировоззренческих реперов. И страшнее всего здесь то, что оно обещает человеку обретение конечной цельности, обещает раз и навсегда утолить его «духовную» жажду: в базисно-однородном мире человеку незачем тяготиться кажущейся раздвоенностью. Двумя путями европейской человечество идёт к монизму — через философию, стремительно оттесняющую наивного «Бога воинств» в область совершенно абстракций и в конце концов трансформирующуюся в инструментарий науки с её опорой на деспотическую логику фактов и строго обоснованных умозрений, — и через стихийный материализм общества производства и потребления, гипнотизированного собственными неограниченными способностями превращать бессмысленное в полезное. Наивное суеверие дикаря никогда не испытывает такого стресса абстракций, как вера Мартина Лютера, который, как Тертуллиан — гражданин одной из первых супердержав, уравнявших в значении храмы и бани, — верит вопреки — и согласно — абсурду. Но Мартин Лютер ещё мог запускать чернильницей в беса сомнения и, переживая мучительное расщепление существа, сохранять деятельное единство — клоаки европейских городов ещё не являли взору той благодати, черты которой они начали обретать к XVIII столетию. Технологические рывки и прогрессирующая социализация века Французской революции ввели человека в соблазн уже откровенной самоабсолютизации. Разум давал такие очевидные и неоспоримые свидетельства своего могущества — стоило лишь оторвать взгляд от страниц Святого Писания: от яств, которыми расплачивалась со своим сувереном «одомашненная», загнанная в узилище техносферы природа, до утончённейших научных построений, где «гипотеза Бога» не требовалась, — что дьявол «ноогенеза» стал вхож на каждый порог. Расправившись с помощью «бритвы Оккама» с сущностями, которым нет места в механически крутящемся мироздании, и с помощью «естественных прав» человека, взятых как аксиомы — хотя генезис их как раз в предвосхищении трансцендентного, — утвердив себя гегемоном в мире, который по библейской, но утратившей былой авторитет версии и без того был отдан Богом чете первых людей, человек возвёл идеологию прогресса в ранг религиозной доктрины. Диалектика Гегеля, а потом Маркса, развернув величественную спираль смены техно-социальных формаций, лукаво синтезировала историческую модель Джамбаттиста Вико и христианскую телеологическую схему, указав по видимости разумный и не лишённый истинности путь человечеству. «Дао» социализма направило человека в будущее сугубо материально-энергетической эволюции масс, лишив его жалкую единичность иного исхода, как только в благодарную память потомков и тесную домовину. В полном согласии с принципами монизма он оказался сведён до природного и социального, причём социального, понятого, как выражение той же природы, только манипулирующей массами двуногих, трудолюбиво и бессмысленно, как муравьи, наращивающими социально-экономические взаимосвязи для спонтанного перехода одних групповых взаимодействий в другие. Рационализирующее мышление подмяло под себя всё. Мироздание окончательно очистилось от абсурда Бога, а человек — от упования на какую-то нелепую загробную жизнь, а заодно и от проблемы свободного нравственного выбора, заставляющего отклоняться или даже обращающего вспять типовую реакцию, присущую каждому, как члену соплеменной или сословной множественности. Совесть потеряла свою особость — этот знак религиозного сознания, сохранив прежнюю оболочку, претерпел ужасное вымывание абсолютного и действительно обрел однородное — охранительно-видовое, охранительно-популяционное, охранительно-корпоративное, словом, чисто природное содержание, превратившись в «гражданскую совесть», этот оксюморон прогрессистского новояза.

Странен и химеричен мир, увиденный глазами материалиста XIX века, мир, приведённый в согласие с требованиями разума, с требованиями «Закона» посюсторонней реальности, по самой своей природе не способного охватить «Благодати» реальности запредельной. В физическом континууме, как безотказно функционирующая всеобъемлющая машина, он интегрирован вселенскими физическими законами, — в координатах блага и зла он дробится на множество сепаратных систем, утративших сомасштабность и связуемых только в зонах контактов силовыми напряжениями механизмов самозащиты и агрессивного самоутверждения. Сколько человеческих популяций — столько моральных кодексов, расшатываемых и раздираемых этиками более дробных сообществ, причём каждое стремится возобладать над соседними, а за пределами этой пёстрой, «разумно-эгоистической» социосферы — дикое поле, Деметра, отдающаяся собственному грубому и властному сыну для того, чтобы в конце концов жестоко посмеяться над его бессилием. Ибо, как всякая мать, носительница структурогенных начал, она порождает своё подобие и, не оплодотворённая Святым Духом, даёт жизнь лишь новой эфемериде.