Ян Папп - Направление — Прага

— А в чем же?

— А в том, что я не имею права тебя судить.

— Не понимаю.

— Да нет, понимаешь. Отпустить тебя — это все равно, что признать тебя невиновным.

— И ты бы не ошибся.

Ян решительно покачал головой, подхватил рюкзак, вскинул его себе на спину, строго приказал:

— Пошли!

Майор не шелохнулся.

— Ты что, не слышишь? — прикрикнул на него Ян.

Майор побледнел, его глаза заблестели. Он стоял неподвижно, в упор глядя на Яна, руки непроизвольно сжимались. «Схватить его за горло, — говорил он себе. — Схватить и стиснуть». Чувствуя, как стучит кровь в висках, он сделал шаг вперед и протянул руки.

Ян увидел это движение и понял его. Прежде чем он успел ударить прикладом автомата, майор опомнился и опустил руки. Потом пробормотал что-то и нагнулся за рюкзаком.

— Пошли, — сказал он со вздохом.

Этот утренний конфликт обеспокоил Яна. Втроем у них все было иначе, там не могло быть сомнений, кто кого конвоирует. Чтобы сбежать, пленник должен был бы прибегнуть к хитрости, использовать их ошибку или подвернувшийся неожиданно момент. Теперь появилась возможность силой добиться своего. «Мое единственное преимущество, — рассуждал Ян, — в том, что я вооружен. Если бы дело дошло до кулаков, еще неизвестно, чем бы это кончилось. Нужно быть готовым ко всему». Он покосился на руки майора. Тонкие длинные пальцы явно никогда не сжимали ничего, кроме карандаша. «А могли бы они стиснуть чье-то горло? В случае крайней необходимости, самозащиты — конечно. А у майорчика есть все основания защищать свою шкуру, ведь будущее ничего хорошего ему не сулит. С его точки зрения все, что он ни предпримет, будет самозащитой. Он будет прав, если прибегнет к тем же средствам, которыми угрожаю ему я. Кто кого. А между нами — война, между им и мной проходит линия фронта. Война не на жизнь, а на смерть. Погоди! — вдруг прервал себя Ян. — Ведь он мог спокойно уйти, не сбежать, а уйти. Когда Юрду убило, он мог освободиться, разрезать ремни — знал, что у Штефана за поясом нож. У него было сколько угодно времени, чтобы выбраться из укрытия и исчезнуть, пока я сидел по ту сторону, дожидаясь конца стрельбы. Он мог взять автомат Штефана, рюкзак, все, что ему было нужно, и спокойненько смыться».

Ян недоуменно поглядывал на майора: «Почему он этого не сделал?»

«Почему я этого не сделал? — думал о том же майор Вайнер. — Проклятье, почему же я этого не сделал? Почему я пренебрег такой исключительной возможностью, больше она мне не подвернется! Что это было со мной?» Он восстанавливал в памяти тот момент, когда голова Юрды вдруг упала на плечо, а руки опустились. Ведь он все время наблюдал за Штефаном, ему больше не на что было смотреть, он видел сосредоточенный, настороженный взгляд Штефана, руки, обхватившие автомат, указательный палец на спусковом крючке. И струйку крови в волосах, и тело, обмякшее в последнем движении. Он понял, что произошло, это было так ясно и однозначно: Штефан стал жертвой случайного попадания, никто не обнаружил его, никто в него не целился, участники перестрелки понятия не имели, что рядом прячется кто-то. «Черт меня возьми, зачем же я тогда сидел как окаменелый и таращился на это бледное, бесповоротно застывшее лицо? Неужели меня так ошеломила смерть, которая ударила как молния и могла так же поразить меня, как поразила его? Или у меня вызвал шок тот факт, что впервые в жизни человек умер рядом со мной, у меня на глазах? Конечно, я не бесчувственная, равнодушная скотина, — размышлял Вайнер, — и войны, настоящей войны, я еще не нюхал, но не это обстоятельство связало мне руки. Ведь я даже не испугался, я не чувствовал ужаса или страха, ничего похожего, скорее я чувствовал какое-то изумление, сильное, невероятное изумление: неужели такое вообще возможно? Это было в первый момент. А когда я опомнился, когда понял, что случилось, я чуть не разревелся, что рядом со мной умер человек. Человек, которого я знал, который еще секунду назад был жив — и вдруг его нет. Я совсем не думал о том, что это был неприятель, что я должен радоваться его смерти. Человек ушел от нас внезапно, напрасно, ни за что ни про что. И мною овладело чувство такой тщетности, такого бессилия, что невозможно выразить. То и дело я слышал: этот пал, тот погиб у Авранша, тот где-то на Балканах, сегодня и ежедневно кто-то где-то погибал, умирал, знакомые, незнакомые, друзья-товарищи или совсем чужие, каждый день этим были полны газеты, люди говорили о смерти, как о погоде, я привык к этому, сочувствовал тем, кого я знал, их семьям и потихонечку, про себя, чтобы не сглазить, думал: слава богу, что я еще живой, что меня это не коснулось. Но совсем другое — ощутить этот переход от бытия к небытию, который я никогда не умел или не хотел представить себе, просто никогда не задумывался над ним.