Пластинка играла бы сейчас примерно там, где поют: «…alle Menschen werden Brüder». Эти слова уже звучали сегодня в начале финала, мы оба отлично их помним. Но как же может он быть моим братом? Не надо, не хочу. Не знаю ничего ужаснее убийства, не хочу, чтобы кто-нибудь убивал, и сам никогда не смог бы.
— Отойдите от пулемета, — умоляю я, — не стреляйте!
Он огрызается в ответ каким-то немецким ругательством. Таким словам нас в школе не учили, но я примерно догадываюсь, что он хотел сказать. Тем более что он добавляет:
— …Du tschechisches Mistvieh! [27] Ты, чешская скотина! (нем.) .
Пальцы, сжимавшие когда-то смычок, обхватывают приклад, и указательный палец нажимает на спуск.
Я внимательно слежу за оркестром и хором. Фрак, как обычно, режет справа под мышкой. Что-то не припомню, каким образом в руке у меня тогда очутился мраморный брусок — пресс-папье с письменного стола. Трудно сказать, ведь я стоял около радиолы, довольно далеко от стола. Я до сих пор точно помню, что где было в моей каморке. И уж совершенно невозможно объяснить, как мне, никогда не отличавшемуся силой и ловкостью на уроках физкультуры, удалось метнуть брусок с такой точностью, что тот рассек ему висок прежде, чем пришел в действие пулемет.
Помню, что он так ни разу и не выстрелил, что убил я его той самой рукой, в которой держу сейчас дирижерскую палочку. Все произошло удивительно просто, будто не со мной.
Потом меня объявили героем — самым молодым героем города, но прошло довольно много времени, прежде чем я опомнился и осознал то, что ведала тогда рука: убийство было единственной возможностью предотвратить еще более кровавое преступление.
И еще я помню — с такой точностью, будто все произошло вчера, — что в тот момент, когда он рухнул на подоконник и сполз на пол, мне слышалось пение — именно та музыка, что заполняет сейчас концертный зал. «Встанем вместе, миллионы». На этих словах я его и убил. Не музыканта, растроганного Бетховеном, а солдафона за пулеметом. И агония его началась задолго до того, как моя рука сжала кусок мрамора.
Каждый раз, когда, дирижируя, я дохожу до этого места, стены зала раздвигаются, вот он уже вмещает в себя весь мир, сопрано воспевает радость, альт — единение миллионов, каноном присоединяется тенор, и кажется мне, что настойчиво вступающие друг за другом голоса снимают с меня тяжесть того убийства и дают силы противостоять леденящему кровь огню, и с новой этой силой я восстаю против холодного смертоносного пламени, против самой возможности его разгорания.
Восстаю вдвойне, потому что помню его.
Человека, который мог, вполне мог бы стать мне братом.
Перевела с чешского Н. Зимянина.
Да-да, польки уехали (нем.) .
Не знаю (нем.) .
Восхождение по кратчайшему маршруту.
О, кофе, боже мой (нем.) .
Пожалуйста, на минутку (нем.) .
Гардисты — члены фашистской организации в Словакии в 1935—1945 годах.
Безмозглый, неисправимый кретин (нем.) .
Боже упаси! (нем.)
Ржип — по преданию, здесь поселился прародитель чехов, легендарный Чех, и отсюда пошла чешская земля.
Тихое пение без слов.
Начальник полиции и СД (служба безопасности) в Словакии (нем.) .
Клерикально-фашистское правительство так называемого «Словацкого государства».
Банска-Бистрица — центр Словацкого национального восстания. Доновалы — горное село, куда в октябре 1944 года был перенесен штаб восстания.
А. С. Егоров — Герой Советского Союза, командир партизанской бригады, действовавшей на территории Словакии.
Военная фуражка.
Быстро! Давай! Давай! (нем.) .
Густав Фриштенский — известный чешский борец.
То есть в 1943 году, после убийства гитлеровского протектора Чехии Гейдриха.
В финале Девятой симфонии Бетховена звучат слова оды «К радости» Шиллера.
Будем гимны петь безбрежному веселью и светлой, светлой радости (нем.) .
Радость, дивной искрой божьей Ты слетаешь к нам с небес, Мы в восторге беспредельном Входим в храм твоих чудес (нем.) .
Читать дальше