Ион Садовяну - Конец века в Бухаресте

До чего часто случайно брошенное слово звучит куда больше, чем обдуманное.

Манолаке Тыркэ еще никто и никогда не говорил, что любит его. Даже его собственная жена. А тут он вдруг почувствовал, как что-то шевельнулось у него в груди, ощутил, что ему следует радоваться, но не знал, как радоваться и, собственно говоря, чему. Но после того, как на какой-то миг душа его всколыхнулась, он понял, что теперь, когда его любят, жить можно в покое и безмятежности, потому что тот, кто любит тебя (вот хоть как сейчас с ним), говорит с тобой откровенно, без утайки, чтобы уладить все твои трудности. И эта нежданно выпавшая на его долю любовь дала ему то, чего у него не было никогда в жизни — надежное пристанище возле человека более умного и, самое главное, более снисходительного, чем даже жена.

Обычно, стоило приключиться чему-то, Манолаке Тыркэ оставался один на один и со своими желаниями, и со своими мыслями. И разбирался он со всем молчаливо и незаметно, между двумя папиросами, устремив невидящий взгляд на стопку копий. Теперь же ему казалось, что Урматеку не говорил, а шествовал и вел его за собой. Урматеку шел сквозь чащу опасных, запутанных дел, раздвигая ее руками и расчищая Тыркэ дорогу. Все перед Урматеку склонялось ниц, и открывался ровный и гладкий путь, по которому ступал Манолаке. Все было прекрасно, честно, ясно и точно. Впервые в жизни Манолаке, вдохновленный просьбой своего крестного отца, написал, а потом еще раз более четко и более тщательно переписал новые цифры. Они не пугали больше Тыркэ, он как бы сдружился с ними, и ему хотелось видеть их вокруг себя размноженными в огромном количестве копий. Урматеку смотрел на него и не говорил ни слова.

Когда Тыркэ ушел, улыбаясь все той же светлой кривоватой улыбкой, его крестный отец был полностью в нем уверен.

Для многих жизненных перипетий самым важным бывает время, когда вызревает нужная мысль или состояние души, которые и определяют решение, какое принимает человек. Все сложности, что досаждают тебе, нужно постараться позабыть, хотя бы ненадолго, чтобы в один прекрасный момент, когда ты о них вспомнишь, они показались тебе разрешимыми и несложными, словно кто-то потрудился над ними, прояснил и упростил. И последующие обстоятельства послушно и кротко подчинятся внезапно пришедшему к тебе решению. Но вовсе не потому, что эти обстоятельства будут мелкие и незначительные, а потому, что человек и его воля сильнее всяких обстоятельств!

Это Янку Урматеку познал на собственном жизненном опыте и чувствовал, как говорится, нутром. Задумавшись, как он это делает и почему, он не знал, что ответить. Но знал, что наступает время — и он сбрасывает со своих плеч любую тяжесть и вынуждает потесниться любые дела, любых людей и любые обстоятельства. Эту свою способность он почитал самой главной в жизни, смотрел как на особый «дар», гордился ею и твердо на нее полагался!..

Вот и теперь в несколько дней он должен был осуществить все, что задумал, но не просто так, а заручившись согласием всех остальных.

Начало было положено разговором с Манолаке Тыркэ. За ним на очереди был ростовщик Лефтер.

Никогда, даже в раннем детстве, не доводилось Амелике навещать меняльную лавку Лефтера сразу с матерью и отцом вместе. Однако Урматеку так пожелал и распорядился ехать не в собственном экипаже, а на извозчике, потом же идти пешком. Старый Лефтер, конечно, знал, что у них есть собственная коляска, но мозолить ею глаза сейчас не стоило. Меняла, как обычно, увел их всех за зеленую занавеску, уселся и приготовился слушать. Сначала говорила Мица. Потом говорил Янку.

Они явились занять денег, но не ради себя, а ради Амелики, «через это» они могли бы разом очутиться «там», где, по их понятиям, Амелике и должно быть. Старику для вящей убедительности, а дочке в назидание Янку рассказал, с каким трудом береглась каждая копейка и одна к другой складывалась, увеличивая состояние. Предназначая в приданое Амелике поместье Бэлэшоень (девушка вопросительно взглянула на мать, и та утвердительно кивнула головой), Янку просил всего-навсего двести тысяч леев, отдавая господину Лефтеру под залог свой дом. Расчеты Янку были не так уж сложны: сто тысяч леев принадлежали ему самому, другие же сто тысяч леев от ростовщика, за которые пришлось поручиться Янку, чтобы не волновать старика барона, дали Иванчиу и Фриц. Теперь же он брал у господина Лефтера двести тысяч, чтобы вернуть деньги Фрицу и Иванчиу. Объяснить эту нехитрую сделку Урматеку старался как можно туманнее и витиеватее.