Ион Садовяну - Конец века в Бухаресте

— Молчи! Сам ты мошенник! Ну что ты знаешь, Ликэ?

Немец надулся, но ради приятеля извлек из дальнего угла, заваленного венками, запылившийся бюст императора.

В связи с новыми познаниями из истории у Янку возник только один вопрос, который мучил его:

— Откуда мог узнать про Наполеона это ничтожество Лефтерикэ, раньше, чем я, ведь он же был идиот?

И его охватывал запоздалый гнев на своего покойного шурина.

Но не только об истории рассуждал доктор Сынту за столом у Янку. Частенько он рассказывал о деревне и о крестьянах. Он пускался в воспоминания об обычаях и обрядах, приводил пословицы и поговорки, говорил о приметах, касающихся времен года и полевых работ. Описывал он не только травы и перелетных птиц, но и возмущение несправедливостью, и извечную горькую бедность крестьян, рассказывал, как в детстве уже в ноябре видел пустые, занесенные снегом кошары, плетеные амбары, в которых не оставалось ни одного кукурузного початка, в то время как на полях стояла неубранная и уже наполовину сгнившая помещичья кукуруза. Доктор не мог сдержать накопившейся ненависти против мироедов и живоглотов, и глаза его, обычно голубые и добрые, темнели и метали молнии. Особую неприязнь он унаследовал ко всяческим чужеземцам-арендаторам, а его жизнь в городе, особенно в студенческие годы, только укрепила ее. С горечью повествовал он о том, что довелось ему перетерпеть и вынести, снимая каморку в мещанском домишке. Он описывал хозяина, человека бездушного, суетливого, жадного, бесчеловечного и глупого, пьяницу и развратника. Слушая доктора, Урматеку частенько видел как бы наяву годы своей молодости, которую упорно хотел забыть, от привычек и манер которой желал бы избавиться, отгородившись нынешним достатком от всего жестокого и дурного, что довелось ему хлебнуть в начале жизненного пути. Против воззрений доктора Сынту Урматеку никогда не возражал, но и не разделял их, чувствуя, что понять друг друга они не могут. Так, например, Янку не любил крестьян. Он считал их ленивыми, хитрыми и злыми. Сколько бы раз ни приходилось ему встречаться с мужиками в баронских поместьях, он с ними не разговаривал, а отдавал приказания. Ему не нравились мрачные лица крестьян, их упорное молчание, их манера стоять опустив голову и мять в руках шапку и, уходя, оглядываться через плечо. Урматеку казалось, что проникнуть в крестьянскую душу невозможно и совершенно неведомо, с какого боку можно подойти к мужику. Знание людей, которое Янку приобрел, пока терся среди бояр и купцов, оказывалось бесполезным перед лицом крестьянина, и вовсе не из-за какого-то сопротивления, а из-за молчания и спокойствия, понять которые Урматеку не было дано. Если когда-либо возникали разногласия и даже вспыхивало возмущение (о чем Янку припоминая, слушая доктора Сынту), то представлял он не униженного крестьянина вообще, а конкретного Марина, сына Сафты, или Никулае Палмаджиу, вздорных мужиков из Бэлэшоень или из Глины. Доктор же Сынту, который так и горел сочувствием к мужикам, возмущаясь всяческими несправедливостями, наоборот, смотрел на каждого крестьянина как на все крестьянство вообще, видя в нем олицетворение и бедности, и тяжкой жизни, задавленной поборами и несправедливостью. Уважая в этом мужике и его сдержанность, и благочестие, о которых он так хорошо говорил, доктор признавал за ним и упрямство и вспыльчивость. Набравшийся ума-разума за долгую жизнь, Урматеку, столкнувшись с ученостью доктора Сынту, стал обдумывать многое заново, желая проверить свои прежние убеждения и понятия, исправить свои ошибки. Он понимал, что не только обретенный благодаря деньгам досуг делает людей аристократами и не только книги, перед которыми он столь наивно благоговел, выводят в ученые. Нужны еще трудолюбие, способности и целеустремленность, которые преодолевают все препятствия. Всем этим обладал и выходец из деревни доктор Сынту. Янку попытался прикинуть, сколько же человек среди его знакомых торговцев, ведущих легкую жизнь, занимаясь невесть какой торговлей, унаследованной от родителей, пошли учиться и преуспели в этом. Да, пожалуй, ни одного. Всякий, успев подрасти и вкусить легкой жизни, предавался лени, волочился за женщинами или пускался в какое-нибудь беспутство. Чтобы превозмочь соблазны и взяться за ученье — такого в дни его молодости почти не бывало! Вот у него действительно была сила воли, и он многого достиг, но ведь это был он, хотя, в конечном счете, тоже остался неучем. Получалось, что купечество было неразумнее и податливее на соблазны, чем крестьянство. Это Урматеку тоже понял, глядя на молодого доктора.