Ион Садовяну - Конец века в Бухаресте

— Ну, что я могу сказать? Умнейший молодой человек! Лишь бы дело на этом не кончилось! — добавлял он.

Однако, сделав первые шаги, Амелика остановилась — ее одолела лень. Новые сведения и то, что она знала раньше, перемешалось у нее в голове, всевозможные предрассудки перемешались с преподанной ей доктором Сынту наукой. С необычайной легкостью, не отдавая сама себе в том отчета, Амелика путала действительность с выдумками, в которые верила так безотчетно, что никто не мог ее переубедить.

Вскоре, однако, Амелика вновь замкнулась в своем одиночестве. И родители, и доктор Сынту надеялись, что молодость разбудит ее сердце, но Амелика продолжала оставаться холодной и безучастной.

Несмотря ни на что доктор, выждав некоторое время, воспользовался посредничеством Иванчиу, чтобы узнать у Янку, как тот посмотрит, если он попросит руки его дочери. Получив ответ, что предложение будет принято с радостью, доктор Сынту, облачившись в новый сюртук и цилиндр, нанес официальный визит родителям. Урматеку заверил доктора, что он был бы счастлив иметь его зятем, но все зависит от девушки, и он, отец, за нее ничего решать не может. В приданое Амелике предназначалось поместье Бэлэшоень, передаваемое согласно дарственной. Управление имением оставалось по-прежнему за Янку, а молодоженам следовало только получать доход. Дом тоже переходил в их пользование. Но Урматеку брал его полностью на свое содержание вместе со слугами, каретой, дрожками и санями, необходимыми доктору при его профессии.

Матей Сынту решил, что в ожидании ответа ему лучше не появляться в доме родителей Амелики. Он по-прежнему скромно жил в своей большой, низкой комнате в доме на глухой улочке возле церкви Антима, куда почти ежедневно к нему приходила Ирма, связь с которой тянулась вот уже несколько лет. Полурумынка, полуполька, Ирма работала старшей сестрой в больнице Брынковяну. Это была замечательная женщина! Высокая, крепкая, полногрудая, с крутыми бедрами, большими, зелеными, чуть раскосыми глазами, отчего ее взгляд казался всегда немножко лукавым, белозубая, с пухлыми губами, она уже давно любила Матея. Молодой человек тоже искренне любил ее. Ирма обладала всеми достоинствами, которых не хватало Амелике. И эти здоровые красивые молодые люди, которым только меркантильные соображения и забота о будущем доктора мешали стать мужем и женой, — о чем они оба судили совершенно трезво, — свободно отдались своим чувствам. Они были трогательно внимательны друг к другу и в палате у изголовья больного, и в процессии белых халатов, следовавшей от койки к койке вслед за профессором Флорей Петру, и в садике при кафе, где делили скромный обед. Ирма примирилась со своей судьбой и потому спокойно спрашивала доктора Сынту, ласкаясь и прижимаясь к нему:

— Когда же нам, дорогой, придется расстаться? Если ты и женишься на богачке, все равно в любое время сможешь меня отыскать!

Матей никогда не отвечал. Сжав Ирму в объятиях, он прятал лицо у нее на груди.

И вот этот день настал. Ирма знала, что доктор попросил руки Амелики. Он сам рассказал ей, что это за девушка, как выглядит его предполагаемая супруга. Ирма выслушала, не проронив ни слова, однако ночь провела без сна. После этого она задавала Матею Сынту самые неожиданные вопросы. Где бы они ни были, даже в больнице, даже при профессоре, она подходила к Матею и вдруг спрашивала:

— А она выше меня? А какого цвета у нее глаза? Ты правда думаешь, что она хоть капельку любит тебя, Матей?

Доктор либо молча отходил в сторону, либо пожимал плечами. Мысль о том, что он может жениться, не была для него совершенно новой и не приносила ему никакой сердечной радости, просто это было средство обеспечить свою будущность. Сынту давно свыкся с тем, что именно так он обретет опору в жизни, а потому не испытывал никаких душевных бурь, и даже не думал, что ему придется расстаться с Ирмой. Дочка Урматеку будет его женой — и все. Матей Сынту полагал, что Амелика вполне подходит для него. Эту уверенность больше всего поддерживали ее холодность, отсутствие всяческих чувств и страстей. Мнение об Амелике Сынту составил еще с той поры, когда прочел ей краткую лекцию по анатомии. Он уверовал, что в любое время сможет разбудить ее от летаргии и вновь, если того пожелает, помочь ей погрузиться в умственную лень и трясину всяческих предрассудков, плотно окружающих ее и препятствующих стать настоящей женщиной, имеющей если не чувства, то по крайней мере собственные непреклонные решения.