Ион Садовяну - Конец века в Бухаресте

Но развитие их отношений не было таким уж безмятежным. Сначала Амелика заявила, что замуж она не пойдет. Против доктора она ничего не имеет, он ей нравится, и даже больше, чем все остальные знакомые мужчины, но ей хорошо и в родительском доме, который она вовсе не собирается покидать. Тогда Янку заметил ей, что она лишает себя величайшей радости в жизни. Но Амелика, сделав вид, будто ничего не слышала, без слов дала понять, что никакие радости ее не интересуют. Янку вышел из себя и, перечислив все достоинства доктора Сынту, стал задавать ей разные вопросы. Амелика или пропускала их мимо ушей, или капризно отмахивалась от них. Урматеку рассердился и начал кричать. И на этот раз разговор отца с дочерью окончился ссорой. Пришлось в переговоры с дочерью вступить кукоане Мице. Целыми вечерами мать доказывала дочери, что ей суждено выйти замуж, что сейчас самое подходящее для замужества время. Зная, что Амелика никого не любит, кукоана Мица доказывала ей преимущества семейной жизни. Но допуская, что девушка может и влюбиться, она осторожно пыталась пробудить любопытство к восторгам брачной жизни. После этого Амелика несколько дней вовсе не желала слышать о замужестве. В конце концов она утихомирилась, и в доме вновь возобновились разговоры о женихе.

Труднее всего Амелике было понять, почему ей придется быть связанной с чужим человеком, и только с ним. Ни сердце, ни тело не подсказывали ей, что возможна какая-то близость с доктором Сынту или другим мужчиной. Поэтому Амелика ни за что не соглашалась расстаться с родителями, покинуть их дом, а тем более Бухарест, если она даже выйдет замуж. Больше она нигде не жила, кроме нескольких курортных местечек в горах, куда семейство выезжало на лето, поэтому все остальные города представлялись ей далекими, мрачными, скучными и совершенно чуждыми. Амелика не переносила «провинции», о которой имела весьма смутное представление, но в самом этом слове ей чудилась и бедность и приниженность. Родственников в провинции у нее не было. Жило там несколько подруг, которые изредка приезжали навестить ее. И Амелика видела, какие они стеснительные, как плохо одеты, как робеют среди шумной толпы и особенно от громкого, самодовольного голоса Урматеку, которого собственная дочь ценила хотя бы за то, что он был исконным жителем Бухареста. Амелика никак не желала отказаться от того почета, каким пользовалась, живя вместе с родителями. Пусть она не привыкла еще к новому положению, которого достиг отец, став землевладельцем, и не освоилась в новом обществе, которое стало доступно ей, но с тем уважением, каким пользовалась она с детских лет в купеческой среде, она ни за что не желала расстаться. И по воспитанию и по привычкам Амелика чувствовала себя ближе к среде зажиточного купечества, чем к чиновникам, политическим дельцам, которых она побаивалась, и людям, как она говорила, свободных профессий. Ей нравилась неторопливая и уверенная речь пожилых знакомых купцов, их сопровождаемые широкими жестами приглашения зайти и купить что-нибудь и простодушные трогательные восклицания: «Все для вас, сударыня!», от чего сердце маленькой Амелики наполнялось гордостью. Хотя она давно уже выросла, хотя ей давно уже следовало и видеть и чувствовать все по-другому, для нее по-прежнему олицетворением всего наилучшего оставался старый Лефтер, который в детстве водил ее по своей лавке, все показывая и объясняя. Она замечала, как отцу или матери во всех больших магазинах Бухареста, где их знали и уважали, всегда при покупках делали пусть небольшую, но скидку. Когда она поинтересовалась, что это значит, ей объяснили, что значение имеет не скидка, которая по сути дела ничтожна, а уважение и благорасположение купца к своему клиенту. И семейство Урматеку числилось среди тех клиентов, которые могли гордиться особым вниманием как в бакалейной лавке, так и в магазине тканей. Янку не упускал случая сказать об этом, хвастаясь, что, имея одну бумажку, может скупить весь базар, и кукоана Мица тоже не оставалась равнодушной к той чести, какую ей оказывали. И вдруг она, Амелика, в сопровождении чужого человека, не имеющего вкуса, не знающего, как делаются покупки, должна будет ходить по бог знает каким темным лавчонкам в глухой провинции, словно самая заурядная покупательница, которой никто не поклонится, не улыбнется, не сбавит ни на грош цену, навсегда лишившись столичных радостей, какими неизменно были для нее родной дом и, конечно же, магазины.