Ион Садовяну - Конец века в Бухаресте

На рассвете стали приходить остальные служащие. Холодное и туманное утро трижды встревожил колокол церкви святого Думитру, находившейся через дорогу. Урматеку позвал кассира Сериана, чтобы сделать предварительные подсчеты: ему необходимо было знать о наличии денег в доме. Чтобы скрыть свой страх и нервную дрожь. Урматеку, разбирая бумаги, пошучивал и посмеивался, вызывая недоумение погруженного в цифры Сериана.

— Вот умру я, всех музыкантов со всего Бухареста соберите! И пусть по мне все потаскухи плачут! — заявил вдруг Янку, к удивлению и огорчению Сериана, человека тихого и богобоязненного, который, слушая, прихлебывал чай с ромом.

Направляясь к кабинет, чтобы и там привести в порядок бумаги. Янку наткнулся в передней на только что доставленный гроб.

— Тьфу! Вылез тут с пустым ящиком! — обругал он гробовщика.

— Пустое наполнится, господин Янку, — ответил гробовщик, человек далеко не глупый, которого профессия приучила ко всякого рода шуткам.

Янку что-то буркнул себе под нос и прошел в большую гостиную, где много лет тому назад был впервые принят бароном Барбу. Ничего в ней не изменилось с тех пор, все стояло на тех же местах, как и в то зимнее утро. Оказавшись один, Янку задумался о том, что же он на самом деле потерял. Он жалел барона Барбу, но еще больше жалел самого себя. Он почувствовал вдруг свою беззащитность, потому что хотя и слыл человеком сильным, уверенность ощущал лишь чувствуя себя доверенным лицом барона Барбу. Верша дела именем барона, он делал это не столько для того, чтобы все повиновались ему, сколько для того, чтобы все верили, будто у барона, его покровителя, железная воля Урматеку. Так обретали единство их темпераменты, их столь несходные натуры. Теперь это единство разрушила смерть. Янку знал, насколько изменился и облагородился за годы тесного общения с бароном. Конечно, бояться ему было нечего. Он находился на своем месте и был уверен в себе, но теперь вокруг него образовалась безграничная щемящая пустота. Все эти разнообразные чувства, охватившие его, Урматеку воспринимал как боль по усопшему, которую, как ему казалось, ощущает он один, и это наполняло его особой гордостью. Неверное понимание самого себя, неумение или нежелание во всем честно разобраться породило и те слова, которые с той поры Янку всегда повторял, как только речь заходила о бароне: «Настоящий мой отец», — или: «Добрая душа, спи спокойно!» Это были слова, которые пришли ему в голову в гостиной, когда он ощутил зыбкость своего положения, размышляя о будущем. Если бы в этот печальный миг в доме, погруженном в траур, появилась женщина, пышная, с крутыми бедрами, он бы тут же забыл обо всем, кроме нее, столько было в нем жажды жизни. Горе, печаль, благочестие были лишь внешним покровом, не затрагивающим его души и сердца. Но и покрова Янку было совершенно достаточно.

От размышлений его отвлек доктор Сынту. Он пришел попрощаться. Янку поблагодарил его от имени всех, вручил конверт с деньгами и заверил в самых дружеских чувствах. Выразив радость по поводу знакомства с доктором, Урматеку стал настоятельно приглашать его к себе:

— Мой дом, доктор, всегда для вас открыт! Кто знает, что может стрястись. Хоть вы и ученый человек в полном расцвете сил, но случись какая беда, может, и вам понадобится совет и дружеская помощь!

Матей Сынту поблагодарил и удалился, унося с собой самые приятные впечатления об Урматеку, который долго смотрел ему вслед, словно хотел своим взглядом заставить его не забывать о себе.

В присутствии домницы Наталии и кассира Сериана Урматеку вручил Буби все ключи и заблаговременно приготовленный отчет о состоянии денежных дел. Единственный наследник барона спокойно принял все это и молча пожал ему руку. Затем Буби удалился, чтобы позаботиться о своем траурном костюме, попросив Янку принимать всех, кто будет приходить, особенно министров и политических друзей его отца.

Просторная гостиная стала постепенно заполняться людьми. Перед домом вытянулась вереница карет и саней. Перед входом развевались два траурных флага, и свисавшее с балкона черное полотнище смахивало цилиндры с голов суровых и надменных людей, непрерывно входивших в дом. Теперь рядом с Янку стоял и принимал прибывших Штефан Барбу, выглядевший необычно импозантно в длинном сюртуке и черном галстуке, охватывающем высокий стоячий воротник манишки. Казалось, что это он и есть подлинный наследник огромного состояния и прославленного имени! Почти все торопившиеся засвидетельствовать свое горе повторяли одни и те же слова: «Это была личность, да простит его бог!» Штефан и Янку склоняли при этом головы, как бы желая подтвердить: «Была!» Около полудня появилась небольшая, округлая фигура прокурора Ханджиу, облаченного во все черное. Заметив прокурора. Янку уже не спускал с него глаз, пытаясь угадать, дошло до него или нет распоряжение министра. Ханджиу не торопясь приблизился, представился Штефану, что-то сказал ему и отвесил глубокий поклон Янку. Урматеку сочувственно пожал ему руку и в ответ на соболезнование прокурора произнес шепотом: «Да простит ему бог!», подумав про себя: «Все-таки дошло!»