Ион Садовяну - Конец века в Бухаресте

Янку остановился, пытаясь понять, слышит ли его барон. Больной даже не пошевелился. Он только чуть-чуть прикрыл глаза. Потом снова открыл их и искоса взглянул на Янку. Он слышал. Возможно, он не мог или не хотел говорить. Урматеку, немного успокоившись, продолжал:

— Целую неделю не нахожу себе места! Где я только не бывал и только у адвоката Якомина узнал, что нужно сделать! Он вам желает доброго здоровья! (Это Янку почти прокричал в ухо барону.) С бумагой теперь все в порядке. Нужна только ваша министерская подпись! Вы подпишете?.. Сможете подписать?

Барон опять прикрыл глаза и лежал неподвижно. На этот раз Урматеку всерьез перепугался. Он не знал, что ему делать. Забыв об уважении и жалости, он схватил больного за плечи и начал трясти его:

— Подпишите, ваша милость! Спасите меня! Подпишите!

Умирающий готов был сделать все, что угодно, лишь бы его оставили в покое.

Буквы вышли кривыми, и на бумаге, которую поспешно развернул Урматеку, подложив под нее книгу, расползлась клякса. И все-таки по наклону букв, по двум высоким и тонким «б» каждый мог бы узнать подлинную подпись министра. Больной, не выдержав напряжения, выронил ручку. Урматеку, видя, что бумага подписана, отложил ее в сторону, а сам, встав на колени, поцеловал руку больного, потом прижал ее ко лбу. Рука была сухая и горячая. Сложив аккуратно прошение, Урматеку поудобнее уложил среди подушек барона, погладил его лоб и вышел. Сняв для себя копию с прошения, Урматеку отправился в министерство, где собственноручно вручил прошение секретарю для регистрации, прибавив при этом, что больной поправляется. Теперь Урматеку был спокоен и решил, что больше ему нечего суетиться возле постели барона.

За целый день больной ни разу не пошевелился и не сказал ни слова. Только вечером он попросил, чтобы его причастили. Широко раскрыв рот, он выпил глоток вина, задержав руку священника, чтобы ни одна капля не осталась на золотой ложке, которую он сам когда-то подарил церкви.

Принимая святое причастие, барон Барбу проявил плотскую жадность, что, однако, было не чем иным, как признаком его озабоченности о мире духовном. Потом он заснул. Зимняя ночь была необычайно тихой, и все же люди, оставшиеся в доме, разбредясь по своим привычным углам, изредка беспокойно вздрагивали.

Было уже поздно, когда Янку решил тоже отправиться спать. Он спустился в полуподвальный этаж и в комнате, находившейся как раз под спальней барона, быстро и крепко заснул после всех дневных треволнений.

Ему снилось что-то странное и совсем не связанное с его мыслями. Он видел длинный стол, какие бывают в столовых боярских домов. На столе стояло огромное блюдо, а на нем курица величиной со страуса. Вокруг нее лежали яйца, но огромные, величиной с дыню. Вдруг эта курица гаркнула, как человек. Грудь ее распахнулась, и обнажилось сердце, наполненное кровью. Сердце попыталось вырваться из груди и подняться в воздух, но курица наклонила голову к ране и клюнула его. Кровь брызнула во все стороны, тут же превращаясь в пламя. Через несколько мгновений все стало пеплом — и блюдо, и стол, и комната. Тут и проснулся испуганный Янку. Возле него стояла старая служанка, бабка Митана, и трясла его. Доктор и Буби послали ее за Урматеку, потому что старый барон Барбу несколько минут тому назад преставился.

Янку с трудом очнулся от сна, огляделся вокруг и застыл, упершись глазами в потолок. Он знал, что прямо над ним в кровати, стоящей так же, как и та, в которой спал он сам, умер барон Барбу, возможно, именно в тот миг, когда приснившаяся ему курица клюнула сердце. Урматеку вздрогнул. Потом, забыв, что он всегда избегал смотреть на покойников, быстро поднялся в баронские покои.

Барон Барбу лежал в той же позе, в какой его застигла смерть: одна его рука на груди, другая вытянута вдоль тела, глаза широко раскрыты, словно смотрят куда-то сквозь резные листья киота.

— Лоб у него еще теплый! — проговорил доктор, закрывая покойнику глаза.

В миг, когда барон отходил, около него никого не было. Все разошлись кто куда. Сиделка, первой вернувшаяся в спальню, прислушалась, заметила, что больной не дышит, перепугалась и бросилась за доктором Сынту. Тот подтвердил, что барон умер. Буби и домница Наталия по очереди преклонили перед постелью колени и поцеловали руку покойника. Янку должен был сделать то же самое. Рука барона была уже не такой, как сегодня утром, она успела окоченеть, став холодной, твердой, как камень или свинец. Урматеку стало не по себе, и он, не говоря ни слова, вышел из комнаты. Страх перед покойниками, который всегда преследовал его, охватил Янку с необычайной силой. Чтобы никто не заметил этого, Янку спустился вниз, в канцелярию, где открыл денежный сейф, достал бухгалтерские книги и принялся считать, кусая все время губы, чтобы они потеплели.